– Буратино из полена, – важно сказал тот, тараща подслеповатые глаза. – А я, Кот... Я на восемьдесят процентов из воды! Я – человек!
– Кто? Ты? Ты человек? Может, скажешь еще, что ты мужик? Да ты за всю жизнь ни одной бабы не трахнул!
Мотало всхлипнул:
– Я тебе... как человеку... а ты...
Андрей уже понял, что сказал лишнее. Даже пьяному не стоило. Ну, не стоило так. Пробормотал:
– Ну извини. Извини, слышишь?
– Нет, ты прав, – Эдик заплакал. – Я ничтожество. Прав ты. Ты, Кот, всегда прав. Потому что ты из породы правых. Есть такая порода людей. Они правые по праву силы...
Пьяные люди ведут себя по-разному. Одни становятся буйными, другие навязчивыми, третьи начинают швыряться деньгами, четвертые хамят, пятые просто-напросто отключаются. А напившийся Эдик раскисал и начинал заниматься самобичеванием. Он как раз вошел в эту стадию. В ответ на откровенное хамство Мотало по-детски расплакался и разразился следующим монологом:
– Вот ты говоришь, ни одной бабы... И это ужасное слово: трахнуть. Я их все знаю, эти ужасные слова. Но они из меня не идут, понимаешь? Ну не идут. Вот я говорю: пенис... И такая муть в душе поднимается! Такое ощущение, что меня сейчас вырвет! Или, к примеру: оргазм. Или вот это: эякуляция. Ну, это еще ничего. А вот: вагина. Ну не могу я... – Эдик всхлипнул. – А почему? Может, потому что я несовременный? Или больной? И кто их только придумал, эти ужасные слова? Ведь с этого все и начинается. Я знаю. Я книжки умные читал. Главное: это назвать. Понимаешь? Назвать процесс... Ты все понимаешь... Вот я не могу сказать: трахнуть. Поэтому и трахнуть не могу! Ну не хочу я трахать! Я любить хочу, а не трахать! А кого мне любить, когда все хотят трахаться?
– А! Вот видишь: назвал! Этот, как ты говоришь ... процесс. И неоднократно. Значит – можешь! И трахаться можешь!
– Отстань! Отвяжись от меня!
– Да кому ты нужен?
– Я несчастный человек, – всхлипнул Эдик. – Мне надо было бросить эту работу десять... нет, пятнадцать лет назад. Когда все только начиналось... Уйти из органов... Заняться любимым... – всхлип, – любимым делом... Хотел ведь. Я трус, понимаешь? Я – жалкий трус!
– Ты просто болен. Тебе надо лечиться.
– Надо. Только это болезнь... Как бы тебе объяснить? Это и не болезнь вовсе. Я, может быть, лучше вас всех! Да! Я лучше! Я к женщине отношусь, как к существу высшего порядка!
– Чего-о?
– Она для меня всегда на пьедестале. А тут ты со своим: трахнуть! – И Эдик потянулся к бутылке водки.
– Дай сюда! – он тоже схватился за бутылку. – Все! Мотало больше не наливать!
– Тебе что, жалко?
– Водки? Нет! А тебя жалко!
– А со мной теперь все будет в порядке. И даже без водки... Да забирай!
Эдик выпустил из рук бутылку, добавив при этом:
– Тебе нужнее.
– Ты на что намекаешь? – набычился он.
– Я не намекаю.
– Нет, ты намекаешь! Слухай, Мотало, давай без этих своих психотерапевтических штучек! Меня лечить не надо!
– Ты так думаешь? Да у тебя диагноз на лбу написан! Огромными буквами! Ты просто боишься... Потому что ты тоже трус! Ха-ха! Андрон! Я тебя раскусил! Ты – трус!
– Тебе точно надо в отпуск.
– Отведи меня домой, – тихо попросил Мотало.
Андрей взял со стола очки, нацепил Эдику на нос, потом легко поднял с табурета самого Мотало. Поставил на ноги, прислонив к себе, налил водки, выпил, отшвырнул пустую рюмку, обнял Эдика за талию и повел к дверям.
– А как же шашки? – пролепетал тот.
– Шашки будут завтра. Что-то ты, друг, совсем расклеился. А вообще, спасибо, что зашел.
Эдик закрыл глаза, похоже, засыпая на ходу.
«Ничего, донесу», – подумал он. – «И не такое носили...»
В юности Андрюха Котяев занимался тяжелой атлетикой, потом, правда, бросил, надоело. Спорт, он для упертых. Для тех, у кого, кроме физических данных, есть еще воля к победе. Вот насчет воли у Кота было слабовато. Особенно к победе. Он даже курить не мог бросить, хотя пытался это сделать вот уже лет пять. Зачем, правда, не понимал. Просто хотел хоть что-нибудь сделать, хоть как-то изменить свою жизнь, которая была серой и скучной, как ноябрь месяц. В самом начале праздники, а потом нескончаемое ожидание. И время от времени вспышка в мозгу: а ведь это все, конец! И ничего хорошего в жизни уже не будет!
Но что-то случилось сегодня. И Мотало тоже это почувствовал. Их зацепило краем грозовое облако, оно висело здесь, в этой точке, над этим городом, а конкретно над коттеджным поселком, где сегодня был найден труп Вани Курехина. «Авось, пронесет!» – думал Котяев. Но в глубине души, или, как говорил Эдик, в области бессознательного, вытесненное туда усилием воли, было совсем другое...
Проснувшись, он не сразу вспомнил, что день-то выходной. Вроде, и выпили вчера немного, и спорили недолго, но голова гудела, во рту было сухо. Глянул в окно – пасмурно. Хотя дождя пока нет. Надо вставать. Надо начинать и этот день тоже.
Выходные он в последнее время проводил по отработанной схеме: утром к маме на дачу, вечером к Оле. Оля была его женщиной с прошлого января, старый год они провожали в одной компании, а новый встретили в одной постели. Работала она в районной поликлинике, в регистратуре, там же они и познакомились, вскоре после того, как Андрей Котяев официально развелся со второй женой. Как-то не задалось: обе бабы были скандалистки, а из-за второй он теперь почти не общался с сыном. Приезжал к нему, но бывшая жена не отпускала ни на шаг, ни его, ни мальчишку, и ни на минуту не умолкала. Говорила в основном о том, как ей сейчас хорошо, как ее ценят на работе, как она похудела и похорошела, как нравится мужчинам и поэтому вот-вот выйдет замуж. Он же все никак не мог разглядеть, как ни старался, ее якобы стройности и похорошевшего лица. Волосы покрасила, да. Но ей не идет. Может, кому-то и нравится, а на его вкус так напротив, подурнела.
– Ну, покажи хоть одного! – не выдерживал он. Послушать бывшую жену, так с ней знакомятся чуть ли не на пороге дома! И тут же замуж предлагают!
– Я тебя лучше на свадьбу позову, – отнекивалась та.
Этой свадьбы он ждал вот уже три года, и процесс, похоже, затягивался. И к сыну Котяев ездить перестал. Во время последнего визита возникло ощущение, что все это говорится для того, чтобы его вернуть. Ленка цену себе набивает. Вот он мог жениться хоть завтра, только не хотелось. Они с Олей жили так. Не гражданским браком, а так. Время от времени, то у него, то у нее. Потом разбегались, находя какие-то срочные дела, и вновь сходились, договаривались о том, чтобы вместе провести выходные, ожидая каждый раз, что эти совместно проведенные выходные сблизят их окончательно, и решение, наконец, будет принято. Но получалось наоборот.
Оле недавно исполнилось двадцать пять, она была очень хорошенькой: среднего роста шатенка, стройная, но не худая, а вся такая аппетитная, с высокой налитой грудью, упругими ягодицами и красивыми, хотя и не длинными ногами, не от ушей, как принято говорить. Эти хорошенькие ножки с округлыми коленями невольно притягивали мужские взгляды. Ступни были маленькие, аккуратные, на ногтях всегда яркий лак, иногда розовый, иногда алый. Глаза у Оли были огромные, серые и наивные.
Вот на этот наивный взгляд он и купился. Подумал, что перед ним ангел, и тут же рванул прямо во врата рая. Открылись они сразу, в то время как он развелся Оля тоже рассталась со своим парнем. Сказала: дурак, мол, и денег заработать не умеет. Детей у нее не было. И все бы ничего, но у нее была очень уж вульгарная речь. Она сыпала всеми этими «блин», «на фиг», «херня какая» и т.д., как из ведра, даже нормальные человеческие слова произносила в нос, и на поверку все буквы выговаривала, но почему-то казалось, что у нее дефект речи. И хотя Котяев был человеком без особых претензий и сам не слишком образованный, Олино косноязычие его сильно напрягало. А Эдик Мотало ее просто терпеть не мог, хотя никак это не комментировал. Эдик вообще об этом не говорил, но взгляд его, когда Мотало смотрел на Олю, был удивленный. Лишь однажды Эдик выдал витиеватую фразу о том, что несоответствие формы содержанию есть преступление против гармонии и с этим надо бы что-то делать, но объект дрессировке не поддается вследствие своего примитивизма. На что Котяев привычно ответил: