– В том-то и дело, что он не любит Адель. Его притягивает к ней физически, ему с ней хорошо, не более. Я уверен, он вообще не способен на чувство. Мой сын капризен, жесток, эгоистичен и холоден. В его сердце нет сострадания к другим людям.
– Тебе не кажется, дорогой, что он кого-то очень сильно напоминает? – язвительно вставила женщина.
– В его возрасте я был другим. Это жизнь меня изменила. А он родился таким! Горе тому человеку, кто встретится ему на пути.
– Я понимаю тебя. – Женщина обняла любовника. – Дети часто вместо радости приносят одни огорчения. Взять хотя бы мою дочь. И в кого только уродилась? Я даже не знаю, о чём с ней разговаривать. К тому же она постоянно себе на уме. Представь, посватался к ней весьма богатый, приличный, солидный человек. Да, он в возрасте, но не старик. А она заявила мне с мужем: замуж не пойду! Я поразмыслила и решила: пусть примет постриг. Быть может, это убережёт её от разочарований. Ведь она глупа! Пропадет в жизненной мерзости.
– Оберегая её, ты правильно поступила, – вздохнул Рунич. – В своё время я не отдал сына в монастырь. Теперь пожинаю плоды своей жалости.
– Кстати, завтра четверг, – встрепенулась Маргарита Львовна. – По четвергам прибывает поезд из Берлина. Возможно, он приедет завтра.
– Довольно! Алексея на вокзал с экипажем не пошлю. Если приедет, доберётся домой сам. Не маленький! – Мужчина потянулся к любовнице. – Не стану больше его ждать. Ты права. Нагуляется досыта и вернётся.
******
Коляска тарахтела по просёлочной, едва подсохшей от весенней грязи дороге, ведущей на окраину Санкт-Петербурга.
Анна ехала в монастырь и думала о своих сёстрах.
Сегодня ровно пять лет, как Даша укрылась от мира в монастыре, а Елена вышла замуж и уехала в Москву.
Их было трое, и они были неразлучны.
Она вздохнула и поправила на голове шаль.
Столько лет прошло со дня гибели Мити, а она всё никак не могла смириться с тем, что его больше нет.
Митя… Митенька. Как можно было забыть эти лучистые, выразительные, голубые глаза, приветливую улыбку, ласковый голос?
Он был соседом по имению и другом их детства. Она так любила его. А он любил Дарью. Сестра ради забавы изображала из себя влюблённую. Сердечная, добрая и нежная, в душе она была ещё девочкой, не понимающей происходящего. И, как в детстве, Даша играла. Играла в любовь.
Дмитрий верил ей и любил по-настоящему. Эта вера стоила ему жизни.
Ревность, дуэль и ужасное горе.
Когда Даша поняла, что сделала, впала в отчаянье и ужас. Она день и ночь стояла на коленях в домашней церкви, моля Господа о прощении. Спустя два месяца после похорон Мити она укрылась от мира в монастыре. Там она нашла утешение в Боге.
Серьёзная, молчаливая и задумчивая Елена неожиданно вышла замуж за едва знакомого ей человека. Как будто что-то гнало её из дома.
Неразлучные двадцать лет они расстались в одночасье.
Утешением для Анны было посещение могилы Мити.
Как бесконечно долго тянулись эти годы…
Она жила с тоскою в сердце. Родители ушли один за другим, и одиночество стало её другом.
******
Через полчаса после того, как Маргарита Львовна уехала к своей приятельнице, великосветской сплетнице княгине Шаховской, из туалетной комнаты вышел отдохнувший, причёсанный и выбритый Андрей Михайлович.
Облачившись в серый костюм с белой сорочкой и чёрным галстуком, заколотым золотой булавкой, он прошёл в кабинет, где его ожидала повседневный разбор почты и счетов.
До обеда оставалось не так много времени, и господин Рунич обошёлся чашкой кофе и папиросами.
Его просторный кабинет был весь заставлен. Посреди, спиной к окну, большой письменный стол красного дерева, обитый зелёным сукном. Такой же, тёмно-зелёной кожи диван с высокой спинкой и золочёными гвоздиками обивки, пара кресел. Два секретера и книжные полки до самого потолка были заполнены книгами и журналами.
На столе, кроме серебряного письменного прибора, справа, на подносе, хрустальный графин с коньяком и пара рюмок, а также ваза с лимонами и виноградом.
Аромат дорогого табака и лимонов заполнял кабинет, и, казалось, навсегда впитался в настенные дубовые панели и кожу обивки.
– Счета, счета, – проворчал Рунич себе под нос, перебирая конверты тонкими пальцами аристократа. – И это всё? Ни письма, ни телеграммы? – огорчённо спросил он пустоту кабинета. – Ну, Арсений Андреевич, только вернись, заработаешь ты у меня на орехи!
Он посмотрел за окно, где моросящий весенний дождик обмывал белобрысое лицо Петербурга.
Вздохнув, открыл большой сейф и положил туда ценные бумаги.