Мы снова замолчали. Я обдумывал услышанное, а старшина похоже снова подзавис, пребывая в полусне с открытыми глазами. Судя по всему, он не собирается заниматься организацией обороны. Вот он развернулся спиной к огню и с выражением блаженства теперь греет спину. После пережитого боя он впал в состояние пофигизма, тем более, что в подразделении есть старший по званию — капитан Горбушкина, которая и будет за все отвечать. Но та тоже в прострации после гибели комиссара, с которым у неё были близкие отношения. Возникает вопрос — а мне, что больше всех надо что ли? Разумеется, если бы не финны, расположившиеся в нескольких сотнях метров, мне тоже было бы похрен в квадрате на возникшую анархию. Нашел бы местечко потеплей — и на массу. Однако так расслабляться в непосредственной близости от врага нельзя, как минимум надо организовать оборону.
— Краснов!
— Я! — бодро откликнулся боец, также уже успевший подкрепиться тушёнкой.
— Бери бумагу и карандаш, — я протянул бойцу письменные принадлежности, — Вместе с Касумовым обойди позиции, перепиши, кто есть живой. Если есть раненые, оказать первую помощь и доставить в госпиталь. Но вообще этим санитары должны заниматься. У погибших забрать документы, переписать. Если у кого нет еды, выдай им из наших запасов финских консервов, только запиши. Всё понял?
— Понял!
— Выполняй!
— Есть!
Бойцы поднялись и направились на обход позиций.
— Федоров!
— Я!
— Бери пулемет и за мной!
— Есть!
— Пашков!
— Я!
— За мной!
— Есть!
После того как бойцы нагло наехали на меня на хуторе, а потом увидели, что были глубоко неправы, их исполнительность меня только радует. Понимают, суки, всю глубину своего грехопадения.
Раздав приказы своим бойцам, я, оставив Петровича в тепле и одиночестве, направился в баню. Войдя, я увидел там Горбушкину, которая все также сидела в обнимку с трупом комиссара, но теперь уже молча и неподвижно. Глаза у нее были закрыты.
Товарищ капитан, разрешите обратиться!
Никакой реакции, даже не пошевелилась. Подойдя ближе, я её слегка толкнул в плечо. Девушка без всякого сопротивления упала на бок. Без сознания. Взяв её на руки, я вышел из бани и отнес ее в теплое и безопасное место за горящим домом. Осмотрев её, отнес чуть подальше и положил на поваленный забор — лицо и руки обморожены, что в общем-то немудрено — в бане ведь было холодно также как и на улице, не ошибусь, если скажу, что уже и минус сорок может быть.
— Пашкин! Иди снимай с убитых шинели, сколько есть, капитана надо завернуть, а то она обморожена.
— Есть!
— Так давай её сюда! В тепло! — старшина внезапно пришел в себя, но, по незнанию, сморозил явную глупость.
— Нельзя, надо укутать потеплей и дать горячее питьё, чтобы отогревалась изнутри.
— Так может, в госпиталь?
— Там сейчас раненых много, могут, не глядя, раздеть, да в тепло положить, а потом руки отрезать придется. Сами отогреем! Ты бы лучше чайник или другую посудину нашел, чтобы ей сладкого горячего чая сделать.
— Да я сейчас в кружке снег растоплю и сделаю, сахар у меня есть! На вот, шинель мою возьми, я тут и в одном ватнике не замерзну.
Взяв шинель, я положил её под Горбушкину, потом снял с себя балаклаву и надел на неё, а сверху свою кроличью ушанку, завязав шнурки под подбородком. Тем временем появился Пашкин и принес пять шинелей. Мы вместе укутали девушку, закрепив кокон из шинелей ремнями.
Когда мы закончили её укутывать, старшина принес кружку с горячим чаем. Отхлебнув, я поставил кружку остывать в снег — слишком горячо. Повернувшись к Горбушкиной, я увидел, что та открыла глаза.
— Лежите, товарищ капитан, у Вас обморожение, сейчас горячего дам.
Девушка молча поводила вокруг глазами и сфокусировала взгляд на мне. Тем временем чай уже достаточно остыл и я приподняв голову Горбушкиной, которая так и продолжала смотреть мне в лицо, задрал балаклаву и поднес кружку к её губам.
— Пейте, товарищ капитан, маленькими глотками.
Та неспеша стала пить чай. После того, как она опустошила кружку, я вновь натянул ей на лицо балаклаву и кликнул бойцов: