Ребята снова загоготали, а я не мог вынести этого, выскочил из мастерской и громко хлопнул дверью.
Отец, а ты каким был?
Куда идти? Куда бежать? На набережную к Малой Невке? Там забраться на штабеля бревен, чтобы никто меня не увидел, не нашел. Сидеть на бревнах и смотреть на другой берег, где нет ни красивых зданий, ни дворцов, а стоят закоптелые корпуса заводов и торчат над ними невысокие черные трубы.
Грустно и все-таки спокойно бывало мне одному на моей набережной с ее кисловатым запахом преющих бревен.
Выбежав из училища, я и направился к Невке. Но передумал. Не усидеть мне сегодня на одном месте. Я все время слышал голос мастера, видел его лицо, прищуренные колючие глаза.
Я всегда думал, что мастер мне друг. Когда он был рядом, я чувствовал себя спокойнее, увереннее. Я, наверное, даже любил мастера — он немного напоминал отца. Мне нравилась его быстрая походка, веселый нрав, смелость. Я видел однажды, как он мчал на мотоцикле по картофельному полю. Мотоцикл вертелся под ним вправо и влево, как взбесившийся конь, но мастер не сбавлял газ, пока не подлетел и не остановился круто перед заведующей библиотекой, самой красивой женщиной нашего училища. Он протянул ей букет ромашек. Это было эффектно. Я гордился мастером и никогда не думал, что он так зло скажет, так высмеет… За что?
А может быть, мастер всегда относился ко мне неважно, а я просто этого не замечал? Но если так — не видать мне седьмого цеха, загонят меня, куда Макар телят не гонял. Ну, что ж, не пропаду. Попрошусь в трампарк, к Андрею, если он еще не ушел с работы. А что? Пойду и попрошусь. Буду ремонтировать трамваи, работа не хуже других и денежная. Андрей говорит, что если не лениться, можно месяца через три купить новый костюм. Уж хватит, надоело носить эту застиранную гимнастерку, брюки со вздутыми коленями. Куплю себе рубашечку, галстук, приду в училище, пофасоню, пусть посмотрят.
Я шагал и шагал по тихим улицам. Видел и не видел прохожих, дома, деревья, небо. Когда мне бывало плохо, я часто так делал — шел, не выбирая пути. Во время таких блужданий по городу мне почти всегда вспоминались мать и отец. Я рассказывал им обо всем. Они радовались, огорчались, давали советы. Мать я помнил хуже. А вот отца…
Когда я вспоминал что-нибудь невеселое, на меня смотрели его грустные и беззащитные глаза. Я спрашивал:
«Отец, а ты каким был? Вспыльчивым или нет?» Отец молчал. «А тебя любили мальчишки? А ты делал что-нибудь такое, чего тебе не хотелось делать?» Отец молчал. «А ты был сильным, ты дрался?» И он ответил:
«Сильным я не был. Я был крепким. Я редко болел. Мог пролежать на снегу несколько часов и не простудиться».
«Я знаю об этом. Когда мы жили за городом, ты однажды пьяный долго лежал на морозе. Если бы мы с матерью тебя тогда не нашли, ты бы замерз».
«Да, это верно. Я много пил. Это даже удивительно, что я дожил до сорока восьми лет. Я оказался очень выносливым».
«Отец, я тоже выносливый. Когда мы всей группой бежали на три километра, я сказал себе, что не должен прийти последним, что пусть лучше задохнусь во время бега, но не останусь в хвосте. И я пришел вторым. Когда нужно делать что-нибудь интересное, я могу работать долго и не устаю, а если и устану, не буду жаловаться. Мне приходилось косить со взрослыми косцами — я не отставал, приходилось долго, день за днем работать драчевым напильником, снимать с неподатливого чугуна миллиметр за миллиметром, — я и тут не отставал. Мне нравится не отставать от других, быть первым. Нравится, когда меня хвалят. Я могу работать тогда, кажется, без передышки.
Но я не выношу обиды. Не могу ее стерпеть. Я готов убежать, хлопнув дверью, от самых близких людей, от всего, что мне дорого, убежать и оказаться ни с чем, лишь бы только быть подальше от моих обид и обидчиков. Это, наверно, плохо, отец? Я, наверно, очень самолюбив? А ты каким был?»
«Я тоже был таким же. Летишь, летишь, набираешь высоту и вдруг с маху вниз. И ничего уже не может тебя остановить, ни сердце, ни благоразумие. Это, конечно, плохо. Но с этим ничего не поделаешь. Это пришло ко мне от деда, а я передал тебе. Я много передал тебе такого, с чем трудно жить. Я, например, не мог долго усидеть на одном месте. Не умел долго заниматься одним и тем же делом. Работал каменщиком, сапожником, сварщиком, настройщиком роялей, был даже профессиональным певцом. Кажется, перепробовал все профессии, какие только есть на свете, но нигде, ни в чем не остался навсегда, накрепко, основательно. Мне все казалось, что мое настоящее дело и призвание не в том, и не в этом. А в чем оно было, я так и не знал и оттого чувствовал себя чужим в каждом новом деле».