— А если надоест равнина, — продолжал Дед, — мы сможем подняться в горы. Да-да, не улыбайся. Ишаки сильные. Они поднимут нас в такое высокогорье, где лишь вечный снег.
— А я и не улыбаюсь, — сказал я. — Снег, так снег, я на все согласен. Я улыбаюсь от удовольствия.
— Но только, — таинственным шепотом сказал Дед, — никому ни слова: перехватят, опередят. Такие идеи под ногами не валяются.
Теперь и мне путешествие показалось таким реальным, что я уже больше не мог сидеть на диване, заходил по комнате вместе с Дедом. Комната стала тесной, сдавленной стенами, я не выдержал и распахнул окно. А Дед вновь подошел к географической карте.
— И ничего себе кружочек мы сделаем! Ты только взгляни. Начнем вот отсюда, видишь? Ну, здесь еще жара, скорпионы и тарантулы, а дальше… дальше хребты, обвалы, пропасти, горные реки, разреженный воздух и эдельвейсы. Ты когда-нибудь видел эдельвейсы? Не просто цветы — легенда.
— И еще там беркуты, — сказал я.
— И горные туры, — сказал Дед.
— А чем мы будем кормить наших ослов? — неожиданно пришло мне в голову.
— В самом деле, чем? — озадаченно переспросил Дед.
— И еще, говорят, ослы лягаются, когда им все надоест, — пошутил я.
— Да уж, эти создания чертовски упрямы, — удрученно сказал Дед. — Они и в самом деле могут остановиться посреди перевала, и тогда я просто не знаю, как быть.
— Придется развести костер, зарезать ослов на шашлыки, а самим тащить поклажу, — невесело сказал я, сожалея, что так быстро закончилось путешествие по дорогам и тропам Ходжи Насреддина.
Дед ничего не ответил. Он стоял около карты, но не смотрел на нее, глаза его глядели куда-то в угол и вниз.
— А ведь в этом что-то есть, — вдруг опять приободрился он.
— В чем — в этом?
— В ногах… Ты молодец, умеешь подкидывать идеи. Я сейчас тебе объясню. Я уже, кажется, все нашел. Ослы отпадают, это ясно. Но ты опять подсказал, как нам быть. Мы пойдем пешком. На своих двоих. А называться наш переход будет так: от Белого моря до Черного. И никакого транспорта, никаких вещей. Я давно об этом мечтал.
— А успеем мы за одно лето?
— Не беда, если и не успеем за одно, пройдем за два, даже пусть за три, если потребуется.
— А что, если нам погрузить вещи на тачку? Я сам ее сделаю. Будет легонькая, что надо.
— Ловко придумано! Молодец! — Дед был счастлив, вовсю кочегарила его трубка. — Эх, беда, — внезапно огорчился он. — Я где-то читал, что австралийские парни уже отправились вокруг света таким способом. Да, тачки не годятся. Нам не пристало быть мелкими подражателями. Уж если подражать, так подражать грандиозно. Мы пойдем, как ходили великие и древние странники, пилигримы. С посохом! С обыкновенным сучковатым посохом. А что? Странники с посохом. В наше-то время. Неплохо звучит! И пусть все мчатся на своих автомобилях сломя голову. А мы будем купаться в озерах и речках, станем разводить костры и варить кашу. Спать будем в стогах. Мы отпустим бороды… — Дед замолчал, посмотрел на мое лицо, раздумывая, вырастет на нем борода или нет, усомнился и все-таки продолжил так: — И, похожие на сказочных лесовиков, выйдем к морю и воткнем наши корявые посохи в песок какого-нибудь фешенебельного черноморского пляжа.
— А не заберут нас как бездомных бродяг? — спросил я.
— Путешественник не бродяга, — строго сказал Дед. — В наших обликах должна быть броская определенность. Изюминка. Нужно, чтобы каждый еще издали понял, с кем имеет дело. Я, кажется, знаю, что нам нужно. Я это видел вчера или позавчера. И это совсем недалеко от нас, в магазине «Динамо». Только бы не раскупили. Ах, чудак, как я раньше не догадался! Знаешь что? Собирайся, а то расхватают. Это же не ботинки, а гусеничные трактора! Подошва, кажется, вырезана из колес самосвала, а широкие крючки, вместо петель, блестят, как пуговицы баяна.
Дед пренебрежительно отшвырнул стоптанные шлепанцы, втиснул ноги в свои повседневные черные ботинки. Чтобы удобнее было их шнуровать, он поднял правую ногу на краешек стула. Но что это? Почему так упирается в живот колено? Почему Дед так хрипит, свистит, покряхтывает, отдувается? А вот и кашель. Кашель заядлого курильщика. Дед вытер вспотевшее лицо и грузно опустился в кресло. Я впервые так ясно увидел, что наш Дед именно дед, старик, переживший две войны, ранения, океанские штормы и еще что-то такое, что не пересказать, не передумать.