Догадываешься? О чем же это ты, интересно, догадываешься? Ну-ка скажи себе. Ну-ка… Ночь — самое подходящее время, никто тебя не услышит. Ну-ка!
Вот я провел рукой по одеялу — оно было гладким и прохладным, — коснулся края кровати, нажал пальцами на обивку над пружинами, услышал легкий хруст и звон и медленно, глубоко начал вбирать в легкие сумрак моей комнаты, едва-едва просветленной зашторенными окнами. А потом я перестал дышать вовсе. Что-то во мне начало сгорать, растворяться, что-то высвобождаться, пока не застучало в висках. Я догадался. Даже не догадался, а как будто бы вспомнил, что они давно меня ждут на перекрестке тревоги и бессонницы, мои ночные вести.
Оказывается, все просто и надежно. Есть тень, и есть свет. Есть горе, и есть счастье.
Все люди вздрагивают от внезапного выстрела, отдергивают руку от огня, скорбят, когда умирает любимый человек. И каждому живущему на земле нужно только помнить об этом. Мы все живем не только сами в себе, но и в каждом другом, ибо знаем, что это такое, — улыбнуться или побелеть от обиды, быть любимым или обожженным ненавистью.
И как хорошо, что все, о чем я думаю сейчас, уже рождалось в чьей-то голове, было уже и то, и это, и все, а я лишь внезапно попал на огромный весенний луг и бегаю, собираю в охапку цветы всего, что было, что виделось и зналось многими, и лишь только теперь пришел мой черед. Будут и мои цветы на этом лугу! Жаль только — никто не видит того, чего после меня не будет никогда — моих глаз, радости и удивления такими знакомыми почти для всех цветами.
И когда опять выдернется колышек, к которому крепится привязь надежных правил, привычек, схем, мне будет опять страшно, одиноко, незнакомо, и потом я окажусь как будто заново рожденным. Пусть все у меня наивно, но — только с этим… только это… улыбка, любовь, дыхание, душа самой жизни… И все это прекрасно. Как прекрасно, что есть вечер, ночь и будет утро. И скоро опять взойдет солнце. И настанет день, и продолжится жизнь».
На этом запись кончалась. Ничего подобного я никогда не слышал от Андрея и нигде не читал. Это было для меня новостью — восторженность Андрея и его сомнения, и страх и неуверенность в себе. А может быть, он пишет о ком-то другом и от имени другого? А может быть, просто сам Андрей был для меня незнакомцем и только теперь я понял, кто сейчас лежит передо мной на диване, так по-детски поджав ноги, в глубоком сне. Я смотрел, думал о друге и о себе. Кто же такой я?
Я, наверно, долго смотрел на Андрея. Он открыл глаза и спросил:
— Ты уже родился?
— Да, мне уже семнадцать.
— Тогда давай пить чай, — сказал Андрей и протяжно зевнул.
Синий эмалированный чайник вскипел, пока мы умывались и освобождали небольшой обеденный столик от рукописей и книг, чтобы поставить чашки, сахарницу, тарелку с хлебом и сыром. Я не спешил. В училище мне нужно было прийти к восьми часам, а стрелки на будильнике показывали еще только шесть тридцать. За три года учебы я привык вставать рано. Оказалось, что и Андрей дольше семи не спит. «Даже во время отпуска не мог валяться в постели, — признался он. — Это все рефлексы. Мы рабы своих привычек. Как только нарушаешь их — начинаются страдания. Вот я всего два дня не ходил на работу, а мучаюсь, будто не работал целую вечность».
— Это понятно, — сказал я. — Как жить без работы?
— Так-то оно, может быть, и так, но вот как работать и над чем работать! Один за всю жизнь не сможет сделать столько, сколько другой способен сделать за несколько дней или даже, может быть, часов.
— Так то гении, — сказал я.
— Вот именно, гении, — решительно согласился Андрей. Он медленно помешивал в стакане чай, почесывал всклокоченную после сна бородку. Теперь она казалась мне смешной и как будто приклеенной. Бородка сама по себе, а лицо Андрея само по себе.
— Хочешь, я тебе для твоих гениальных мыслей подарю блокнот? — спросил Андрей. — Не фабричный, самодельный.
Андрей встал из-за стола, — был он в трусах и майке, — накинул на плечи синий халат, порылся в бумагах и книгах, нашел блокнот в картонном переплете, раскрыл его, надписал, подал мне. «Моему другу Лене Ефремову с пожеланием не слыть, а быть», — прочел я.