Так и катилась школьная жизнь. Для окружающих я был странноватый отличник, живущий сам по себе и равнодушный к мнению и одноклассников, и учителей. А к слову, если разобраться, прогресс человечества и движется теми, кто сам по себе и не оглядывается на толпу.
И ненавидел же я эти драки!… Не принимала моя душа эту дикость, это идиотское мышление одноразового пушечного мяса, которому ни себя ни тем более других не жалко. Вся доблесть для таких заключена в умении выбивать чьи-то мозги, да топтать человеческое достоинство. А зачем они, мозги-то? Или достоинство? Кому они нужны? Правителям в любой стране безмозглый народ самое милое дело. Делай с таким народом что хочешь, рассказывай любые байки – всему поверят! Чем больше страна, тем нужнее стране бойцы, потому как и амбиции большие. И в школе то же отношение. Мол, пусть мужают мальчишки, пусть учатся быть беззаветным пушечным мясом и привыкают к мысли, что кулак – он всему голова. А то что через эту первобытную “романтику” сколько людей инвалидами души и тела стало, так это не беда. Бабы ещё нарожают! Охотников распоряжаться чужими жизнями везде хватает.
От драк появлялись у меня шрамы и трамвы, которые будут давать знать о себе всю жизнь. В больницах мне накладывали швы без обезболивания. Иногда спрашивали, могу ли потерпеть, а чаще нет, просто предупреждали: “Ну, держись!” Когда заставляли оставаться в больнице, я отказывался – расписывался, что предупреждён о возможных последствиях, и уходил. Начиная с седьмого класса я больше ни разу в жизни не дрался против одного… И не знаешь как сказать-то даже. Врага? Противника? Ведь и не то и не другое. Дикость какая-то, да и только… Зачем всё это делалось, кому это было надо?… А ведь кому-то надо было. Просто так ничего не бывает. Всегда есть причина, если есть следствие.
Вопреки поговорке, хоть и один, я всё же был воин на неприветливом и опасном поле жизни. Можно и одному, если с умом всё делать – нет правил без исключений. Хотя, хотя… Стаей-то оно, конечно, сподручней. …И рад бы я был не драться, да куда денешься. Тут либо хвост поджимай и в подворотню на всю жизнь, либо с хищниками в диком лесу на свободе живи. Вот и думай, голова…
***
С раннего детства я занимался хлопотливым сезонным промыслом. С весны до поздней осени народ вылавливал из Иртыша брёвна, шпалы и вообще всё что плавало и могло пригодиться в хозяйстве. Один раз сосед поймал большой фанерный ящик с сахаром-песком. По краям сахар подмок, но в середине счастливцу удалось наскрести килограммов восемь тёмного кубинского сахара.
Пойманный строевой лес продавали застройщикам – в те годы народ ещё строил свои дома. Особенно ценились непропитанные шпалы и строительный брус. Вверх по течению от нашего дома, метрах в трёхстах, был шпалопропиточный завод. При разгрузке барж отдельные шпалы падали в воду и становились нашей добычей. Периодически со шпалопропиточного завода приходила “комиссия” и конфисковывала шпалы. Приходилось их прятать и стараться быстрее сбыть застройщикам.
Брёвна пилились, кололись и использовались для отопления. Большая часть шла на продажу владельцам частных домов. Но промысел был нелёгкий. Брёвна вначале надо было расколоть вдоль, и только потом вручную напилить и наколоть. Часть владельцев домов покупали брёвна целиком, и затем сами пилили и кололи. Это был праздник души и тела, когда удавалось залучить такого покупателя. Некоторые продавцы, правда, так радовались, что не брали деньги до погрузки, а потом новоиспечённый счастливый обладатель дров отбывал не расплатившись. Наверное, чтобы не замутить постылой прозой жизни такие редкие и такие светлые моменты счастья.
***
Речной промысел занятие не бог весть какое прибыльное, зато я был предоставлен самому себе. Я любил многочисленные уютные острова на Иртыше, тихие протоки. Иногда рыбачил. Сидеть с удочкой у меня не хватало терпения. Обычно я ставил сети или использовал бредень. В ту пору в черте города ещё можно было поймать стерлядь. Налимы были обычное дело.
Иногда я попадал в довольно рискованные приключения. В ледоход меня несколько раз затирало льдом так, что приходилось вытаскивать лодку на лёд и надеяться что моя льдина окажется крепче других. Кругом меня льдины наползали друг на друга, вздымались из воды, с треском лопались, крошились на куски. Шум оглушал. Душа моя пела от восторга, и в то же время было немного жутковато.
Однажды ночью со связкой брёвен чуть не затянуло под баржу. На моё счастье под рукой оказался топор. Я в два маха перерубил тросик, за который были прицеплены брёвна, не видя его в темноте, но чувствуя местоположение каким-то шестым чувством. Я слышал как мои брёвна скрежетнули по днищу баржи. Мимо в темноте потянулся высокий вертикальный борт. Я знал, что опасность не миновала, меня всё ещё может притянуть к барже, поэтому отчаянно отгребал подальше. Топор я брал чтобы днём нарубить тальника на острове, для помидорных колышков. Колышки я отнёс днём. Тащить одновременно колышки и топор было неудобно, а идти второй раз из-за одного топора я не захотел. А он вот как пригодился. Иногда в жизни везёт. Иногда нет. И от таких мелочей может зависеть жизнь, самое ценное что есть у человека. Как это так?…
Лет в одиннадцать, пытаясь заарканить бревно на середине Иртыша, свалился в ледяную воду, когда лодку волной положило на борт. Но каждый раз я каким-то чудом выворачивался.
Река была для меня как дом. Я уважал её тяжёлый бойцовский характер и невероятную, почти живую для меня мощь. Меня никогда не обманывала временная безмятежность реки. Я в точности знал, каким диким может быть Иртыш в непогоду, когда встречались быстрое течение и сильный северный ветер, и как он беспощаден к наивным незнакомцам. Утопленники для меня было не просто слово. Это были безутешные родственники, стоящие на берегу у края воды, раздувшееся тело, чуть выступающее над водой у илистого островка, поросшего тальником. Я столько раз один на один сражался с его коварным сильным течением, штормами и угрожающе шипяшим льдом, готовым в любую минуту разнести мою лодку на куски…
***
Попозже, годам к двенадцати, я начал осваивать сухопутные профессии. Это были временные, по одной-две недели, работы на железной дороге. В основном я занимался разборкой, перепланировкой или ремонтом небольших обслуживающих зданий. Работы обычно были срочные, и в таких случаях брали кто подворачивался. У отца в железнодорожных мастерских был приятель, мастер цеха, который и подкидывал мне работёнку, раз убедившись что на меня можно положиться. Иногда какой-нибудь большой компрессор не проходил в имеющиеся двери, и я расширял широкий оконный проём чтобы затянуть махину внутрь. Потом я как умел снова закладывал проём кирпичом.