Частенько приходилось разгружать вагоны с мешками, чаще всего с рыбной или мясо-костной мукой. Матерчатые мешки проблемы не представляли – их можно было ухватить. Но бумажные мешки зимой – это было сурово. Вообразите бумажный мешок с кормовыми дрожжами, превратившийся в смерзшийся гладкий и скользкий сорокакилограммовый камень без каких либо зацепок. Процесс разгрузки выглядел примерно так. Выковыриваешь мешок из ряда в вагоне, берёшь поперёк как поросёнка или прижимаешь к себе, и идёшь в склад. Укладываешь этот норовящий выскользнуть из голиц камень в неустойчивый штабель. Когда выкладываешь верхние ряды или нижние, приглядываешь, чтобы тебе не скатилось что-нибудь на голову. Зыбкие получались штабеля из этих камней… Бредёшь назад, берёшь другой мешок… И так пока вагон не будет полностью выгружен. Потом валишься спиной на грязный снег и дышишь тяжело, загнанно, слушая гулкие биения своего сердца. Поднимаешься и идёшь к другому вагону и делаешь то же самое, пока не закончится смена.
В общем, работа как работа. Конечно, докучала постоянная удушающая пыль, грязь, тошнотворный запах. Зимою добавлялся иногда просто зверский холод. Так я вообще не мерзлявый, но тогда, после изнурительной работы и бессонных ночей, мороз и ледяной ветер пробирали до печёнок. Четыре часа езды в насквозь промёрзших автобусах со многими пересадками удовольствия от работы не прибавляли. Хотя, когда приходилось добираться ночью, я рад был любой колымаге. А так нормально. Жить можно.
***
В первый рабочий день мастер привёла меня в бытовку. В высоком помещении рядами были установлены шкафы для рабочих. Недалеко от входа стояли два стола, обитые оцинкованной жестью. Возле них были окрашенные суриком скамейки. Мастер, Алла, молодая женщина лет двадцати шести, показала свободный шкаф и сказала зайти к ней как переоденусь. Тут же ко мне подскочил расхлябанный мужик лет тридцати с небольшим.
– “Наше вам с кисточкой! Издалека прибыть изволили, гражданин?” – Манеры у него были приблатненные. Я смешался в первый момент и не нашёлся что ответить. Молча прошёл к шкафчику и стал переодеваться.
– “Как звать, сынок?” – спросил пожилой мужчина, сидящий за столом. Я назвался. Он ещё что-то спросил.
– “Корыто, не мельтеши”, – это приятели позвали первого мужика. Они сидели за столом, играли в карты.
Так я начал знакомство с трудовым коллективом, в котором пробыл почти год, до начала девятого класса. Приблатненного мужика звали Лёшкой, но все называли его Корыто. Второй, Трифоныч, хоть и имел несколько судимостей, но мужик был нормальный и уважаемый. Те, кто не хотели иметь дело с блатными, объединились вокруг него и так держали баланс. Кто не собирался особо задерживаться на воле, жили как бы сами по себе. От них веяло временностью положения, и к работе они относились прохладно. Просто надо было где-то работать, иначе милиция начинала помогать с трудоустройством. Первое впечатление было, что они постоянно ругаются между собой, хотя на самом деле это была такая манера разговора. Работать им было скучно. Они придумывали развлечения, которые по большей части носили предосудительный характер. То выберут кого-нибудь в качестве мишени для своего идиотского остроумия и начинают доводить человека, то вдруг разорутся что их послали работать на плохую рампу и будут орать пока не надоест. А основное развлечение было напиться до поросячьего визга. Увидев меня первый раз, Корыто, видимо, сразу решил сделать из меня “смешного” – человека, над которым можно безнаказанно потешаться.
***
Учили жизни на заводе быстро. В один из дней первой недели я попал в пару с Андреем, крепким и необычайно моторным и проворным мужиком лет около сорока. На работу он был просто необыкновенно хваткий и ловкий, работал как заводной. Я уже знал, что одна мехлопата барахлила, выбрал себе исправную. Однако Андрей налетел на меня, с матом-перематом разорался что он только на этой стороне работает и вообще это чуть ли не его личный инструмент – видишь я ручки здесь делал. В общем, отобрал. Я своей мехлопатой чуть не оборвал руки, до того нещадно она дёргала. Но ко второму вагону приноровился и хоть с трудом, но успевал за Андреем. Если я задерживался хоть на полминуты, Андрей был вне себя. Матерно бормоча, он не находил себе места эти считанные секунды. Хоть и мог бы мне помочь, но не помогал. Наоборот, он оставлял выгружать проход мне.
Мы выгрузили с ним двенадцать вагонов. В конце смены он попросил меня сходить к Степану, машинисту маневрового локомотива, и сказать что всё выгружено, можно забирать вагоны. Пока я ходил, он успел выписать наряд и уйти. Работали мы на сдельной оплате – сколько сделал, столько получил. Когда я пришёл к мастеру, Алла вручила мне наряд. Я остолбенел. Там было написано сто двадцать тонн. Это три рубля шестьдесят копеек. Мы выгрузили около семисот пятидесяти тонн. Я начал разбираться. Алла ответила:
– “Так Андрей сказал, что ты совсем плохо работал и он сам почти всё выгрузил”. Я спросил, часто ли Андрей один выгружает двенадцать вагонов за смену.
– “Двенадцать нет, но семь-восемь может”, – ответила она.
– “Но тогда, хоть как, четыре вагона мои, верно?” – Алла не могла не согласиться. Она, видать, просто не захотела связываться с напористым Андреем, а работник он был ценный. Дописала мне немного липовой работы, натянув на четыре с полтиной, и на этом урок был закончен.
Хорошо что Андрей так быстро ушёл. Иначе я бы начал разбираться, и неизвестно, чем бы это для меня кончилось. Андрей мог полезть в драку, а дрался он люто. Он с неимоверной яростью и бешенством, как россомаха, набрасывался на противника и не останавливался, пока не забивал того до бесчувствия. Один раз мне “посчастливилось” наблюдать такую расправу. Только что поступивший на работу грузчик украл инструменты Андрея. Знал бы он, кому дорогу перешёл… Андрей два раза приходил не в свою смену, рыскал по заводу как ищейка. Опознав свой лом, налетел на мужика и бил того пока Андрея кое-как не скрутили несколько грузчиков, прибежавших на дикие вопли пострадавшего. Я вёл мужика до медпункта – кровь залила ему один глаз, он шатался и ничего не соображал, только подвывал от боли.