Вечером он, естественно, рассказал всё жене. Рассказывал каким-то виноватым тоном, как будто в чём-то оправдываясь. Жена, разумеется, была резко против, предлагала кучу вариантов, как можно было бы избежать армии.
Он её мало слушал в тот вечер, да и пьян был изрядно.
Решение он принял не в раз. Идти воевать с Родиной было невозможно, невыносимо. Что угодно, только не это. Он пытался себя представить в этой ситуации и не мог. Что он скажет себе сам - потом, когда всё закончится? И, вообще, будет ли он жив к тому времени? А что бы сказал на это дед?
Но утром того дня, когда ему нужно было идти на сборный пункт, он понял, что не может не пойти. Вот не может - и всё тут!
Накануне с женой всё уже было обговорено. Что с утра его положат в больницу на обследование по поводу сердечных болей - у жены в больнице работала мать. Однако, утром, когда он курил перед открытой балконной дверью - на улице уже совсем была весна - он понял, что если и сейчас, как в молодости, он останется дома, то уже никогда больше себе этого не простит. Судьба редко даёт шанс исправить издержки прошлых лет, и вот сейчас стечение обстоятельств абсолютно неожиданно предоставило ему шанс почувствовать себя мужчиной. Не гулякой, не любовником, а мужчиной-воином. Если не сейчас - то уже никогда. И много ли стоит его любовь к родине, если теперь он спрячется, проявит нерешительность. Да что там - просто струсит.
Нельзя любить Родину, считать себя порядочным человеком и - быть трусом. Как говорят мудрые люди, храбрость - это не отсутствие страха, это противление страху.
В общем, сообщив жене, что идёт ложиться в больницу, он отправился на сборный пункт. Правду ей не сказал ещё и потому, что оставил для себя возможность для отступления. Решить то он решил, но, что и говорить, было страшновато.
Он помнил, как в последний раз курил недалеко от входа. Ну! Или - или!.. Помнил, как решительно выбросил сигарету и пошёл ко входу, возле которого толпились такие же, как он мобилизованные...
Он встал и подошёл к окну. Утро заканчивалось, и начинался день. Солнце уже поднялось высоко и тени от деревьев стали короче. Машин на дороге было поменьше - все уже на рабочем месте. Он вновь сел за стол. Прикрыл глаза...
Армия вспоминалась ему каким-то невероятным, неправдоподобным событием. Таким непохожим на всё, что происходило с ним ранее. Он помнил и медицинскую комиссию, где он - почти сорокалетний - чувствовал себя безусым юнцом, и дорогу в учебную часть, хмельное веселье в автобусе, когда уже изрядно навеселе, он немного успокоился, а из висевшего в голове пьяного тумана доносилось только: "Ты молодец! Ты сделал это! Ты мужчина!"
Служить ему было непросто. Человеку в зрелом возрасте вообще очень трудно постигать что-то абсолютно новое. Здесь же гражданскому человеку предстояло стать военным. Конечно, командиры относились к ним не как к юношам: все были взрослые мужики. Некоторые, как он, даже "заматеревшие". Но проблемы всё же, безусловно, были.
После месячного обучения их отправили на передовую. Там уж точно свет показался "с овчинку". Их позиции постоянно находились под обстрелом. Он впервые почувствовал, именно не понял, а почувствовал, что смерть существует, и не вообще, где-то далеко и нескоро, а реально, как реальна лужа перед домом после ночного ливня. Сначала он просто не мог ни спать, ни жить. Потом как-то пообвыкся, стало поспокойнее. Так, как тем жарким летом, он не пил никогда в жизни: ни до, ни после...
Однажды, в конце августа, через четыре месяца после начала его службы, подразделение, в котором он находился, прикрывало дорогу, по которой части отходили на новые позиции. Тогда как раз началось нашумевшее осеннее наступление противника и, опасаясь окружения, командование приняло решение отдать часть территории и отвести силы на вторую линию обороны. По дороге, возле расположения его роты, двигались боевая техника, тягачи с артиллерийскими орудиями, грузовики, шли пешие колонны. Глядя на них, измученных, ошалевших, он думал, что уж насколько незавидна его участь, но там, на переднем крае - настоящий ад. Хорошо, что он хотя бы не попал туда, хоть тут Бог миловал.
Колонны шли несколько дней, затем дорога опустела. Они продолжали находиться на том же месте, прикрывая уже непонятно теперь что. Никакого приказа: что делать теперь, отходить или нет, не поступало. Связи со штабом не было и командир - почти его сверстник, с которым они были в учебной части, поехал в тыл выяснить ситуацию.
Было два часа дня. Нещадно пекло последнее августовское солнце. Они сели обедать, выпили "по первой" и как раз разлили "по второй", когда на дороге появились танки. Вражеские танки. Они неспешно двигались колонной, явно не подозревая, что здесь ещё может находиться неприятель: отступление секретом не являлось. Как выяснилось позже, о них просто забыли.
Забыли! В гражданской жизни такое бы показалось ему просто немыслимым, но... Невероятное в тот день стало очевидным. Их ничтожное подразделение оказалось лицом к лицу с явно превосходящим их по силе противником. По фильмам он знал, что в подобных ситуациях положено немедленно разворачивать орудия навстречу врагу и с пылающим взглядом начинать неравный бой, заканчивающийся, как правило, геройской смертью. Однако же, в реальной жизни такой финал не показался ни ему, ни его сослуживцам подходящим выходом из положения, поэтому, бросив всё кроме личного оружия, они молниеносно погрузились в машины и двинулись наутёк.
Их заметили. Колонна вражеских танков рассыпалась по полю и начала выцеливать автомобили. Через какое-то время, когда грузовик, в котором он ехал, уже почти скрылся за поворотом дороги, метрах в десяти сзади разорвался снаряд. Он почувствовал удар и тугую боль в плече, а потом вместе со всеми повалился на дно кузова...
Он получил осколочное ранение и попал в госпиталь, где тоже испытал все прелести воинской службы. Нужных лекарств, как водится, не было, и их привозила жена, с которой они встретились там впервые за всё это время.
После месяца с небольшим, проведённого в госпитале, его досрочно демобилизовали по ранению. Плечо ещё немного болело, но серьёзного, к счастью, ничего не было. После госпиталя ему полагался длительный больничный для реабилитации, и он вернулся домой.
Что он чувствовал, переступив порог дома после всего, что произошло, говорить дело излишнее. Это был ураган чувств. Он лишь понимал: пережитое останется с ним до конца жизни...
Он посмотрел на часы. Было без двадцати одиннадцать. Долго же он просидел... Как не хотелось ему сейчас выходить из дома, но надо. Давно уже надо было сходить туда.
Он отставил пустую чашку из-под кофе, пепельницу, набитую окурками. Пошёл в свою комнату, не спеша оделся. Потом подошёл к серванту и вытащил из секретера папку с документами: военными и медицинскими. Выйдя в коридор, положил бумаги на тумбочку, включил светильник, начал обуваться. Затем осторожно, чтобы не потревожить повреждённую руку, надел куртку. Посмотрел в зеркало. У виска, в такт тиканью часов, доносившемуся с кухни, пульсировал кровеносный сосуд.