— Митюшечка сегодня в ударе, — сквозь зубы шептала Варя, щуря глаза. Видимо, пыталась спрятать за ресницами бесовские злые огоньки, которые с завидным постоянством зажигали некоторые особи, обитающие на нашем курсе.
— Ух ты, маленький! — подхватила я. — Пальчики растопырил!
— Пойдём, он там байку какую-то новую рассказывает.
Митя, пожалуй, самый гадкий тип в нашей группе. Предвзято? Зато верно! Удивительно, откуда такие берутся? Мордашка миловидная, глазки не пустые, росточек правда подкачал, но при этом весь такой приторный. Имени соответствует. Умствующий дурак, джентельменствующий хам, раздражительный неврастеник и мелкий пакостник! По стенке бы размазала! Он минут двадцать под дружное ржание, перемигивание и кривляние слушателей вещал о том, как он кого-то защищал в суде, как на Невском его домогались синеглазые модели, как летом он отдыхал с Ди Каприо…
— Митенька! — Варя вдруг всплеснула руками. — А может, это ты под псевдонимом Ди Каприо снимаешься? А я всё думаю, на кого ты похож!
— Очень вежливо, — некстати покраснел Митя. «Истеричка!» — прочла я между строк и мысленно отправила назад нецензурную цитату. Наш поредевший за последние дни табунчик, стряхивающий с ушей останки Митиной лапши, загнали в аудиторию. Начался семинар. Варя вызвалась отвечать. Наговорила чего-то под одобрительным взглядом преподавателя и размазалась по стулу, осела, как сдувшийся шарик. Интерес к происходящему у неё пропал. Она что-то зачирикала у себя в тетради. Потом её пытливый взгляд заёрзал по Пете. Она будто сквозь лупу разглядывала его льняные волосы, выравненные в модную стрижку, радостный взор, красиво вылепленные губы.
— Смотри-ка! — она легонько толкнула меня. — У него всё время дёргается кончик носа!
— Может, напишем ему сопливую записку? — я пыталась угадать её настрой.
— Скучно! — поморщилась Варя. — В сентябре Сашке аж в стихах писали. Было неинтересно.
— Не смотри так на Петю. Он уже краснеет.
— Вера, — Варя коснулась меня своим непередаваемым взглядом, от которого хотелось не то плакать, не то смеяться. — Я встречалась с Никитой.
— Когда? — чуть не в голос взвизгнула я.
— Вчера. Посидели пару часиков в баре.
— Он сам тебе позвонил?
— Ну конечно!
— И что же? Назад в будущее? — я не сводила глаз с её стекленеющих зрачков. Лицо спокойное, просветлённое. Только пальцы предательски дрожат.
— Я ничего не поняла, — Варя удивлённо всматривалась в меня. — Вера, я нормальная? Мне тут диагноз какой-то сочинили…
— Терпи, малыш, — я сжала ей руку.
— Вот-вот! Терпимости-то и нет!
— Что он сказал?
— Что-то про Яну свою рассказывал… Я не помню. Я так удивилась, что перестала слушать.
— Ну?
— Да как обычно! Пялилась на него, как истукан, и тихо млела.
— Ясно, — скривилась я.
— Зачем он со мной встречался?
— Чтобы ты смотрела на него своими большими обожающими глазами, а он тихо млел от этого твоего идиотского влюблённого взгляда.
— Думаешь?
— Уверена.
Варя забилась вглубь себя и не вылезала до перерыва. Потом огрызнулась на прохиндея Митюшечку, закуталась в сигаретный дым, плавающий в туалетах факультета, и принялась рассматривать Сашу. Мда… Сашенька наш удал. Этот с сахаром, рафинированным. Варе он страшно нравится, а меня просто убивает его тошнотворная самовлюблённость. Этакий нарцисс! Слава Богу, он не привлекает её романтически, хотя что-то нелепое у них было. Одно время они общались ночами по телефону и изводили друг друга странностями, умничанием и гадостями. Под конец их какого-то безмасштабного пространственного диалога глухого с немым Саша оштамповал Варю «недоинтелектуалом интровертом». Кажется, она его даже не послала по подходящему адресу. А надо было! Если у Вари фрустрация, то у Саши определённо маниакально-депрессивный психоз. Что тут поделаешь? От Ленки мы всё же не улизнули. Отрыла нас в кафе. Губки надула бантиком, глазки потупила, зарядила:
— А он мне — ну я же тебя люблю…
Я вспоминала какие-то стихи. Варя тоже абстрагировалась. Мы в очередной раз проделали наш порочный круг: кафе, туалет, библиотека, кафе. Прослушали тысячу и одну историю про то, кто, с кем, когда и где с вариациями на темы: «Я непризнанный гений!», «Меня никто не любит», «Невиноватая я!» и ещё «Кто что про кого мыслит». Тьфу!
Мерзкий кофе для Вари. Отравный чай для меня.
— Ты не замечаешь, что с нами творится?
— Что? — устало отозвалась я.
— Мы старухи.
— Вот это ново! — припомнила я какую-то рекламу.
— Да серьёзно же! Ведь вот только и делаем, что насиживаем целлюлит и перемываем окружающим кости.
— Старухи не ночуют под окнами возлюбленных, — оборвала её я.
— Молодые в общем-то тоже, — Варя снова полезла вглубь себя, но встряхнулась.
— Жвачку будешь?
— У меня своя.
— Да, у каждого своя, — усмехнулась Варя, зачем-то снова опутывая лицо дымом, словно нимбом.
Мимо проходили до отвращения правильные студенточки с какой-то патологически неуёмной тягой к знаниям, разудалые двоечники с вечной песенкой о конспектах на пять минут, вульгарные первокурсницы, тихони, выскочки…
— Знаешь, он показывал мне их фотографии. Они на Валаам ездили.
— Он что — больной? — не выдержала я.
— Верочка, а ведь это я должна была там быть. Мы собирались…
— Будешь!
— С ним?
— Со мной, дурочка, со мной.
— Спасибо, милая, — Варя чмокнула меня прохладными губами, вернулась с Валаама.
— Как ты думаешь, что говорят о нас те, кого мы сегодня так обласкали?
— Поверь мне, ничего хорошего! — уверенно ответила я.
— Я думаю, ты им нравишься. Приветливая, отзывчивая, не язвишь… Это я злая зануда с амбициями.
— Жизнь не удалась, — изобразила я сочувствующую физиономию.
— Зажевала ты, Варя, вот что!. Произошло с тобой что-то, и вот ты жуёшь, жуёшь… Уж челюсти свело. А мне и жевать-то кроме «Орбита» нечего. Радуйся, что есть что вспомнить.
— Я радуюсь, — покорно замерцала глазами Варя. Обиделась. Она такая.
— Ведь вот он сейчас километрах в пятидесяти от меня, если не меньше, — Варя вновь расплывалась по стулу. — А дом его чуть ли не напротив моего, понимаешь? Пять минут пройти — а нельзя. Легче целую вечность… Вчера такой закат был. Красный, звонкий. Солнце огромное — глаз не отвести. Потом звёзды высыпали. Окна потухли одно за одним. Фонари… Никита приехал в пять двадцать семь. Видно, пораньше упорхнул, смена вообще-то до восьми. Знаешь, ни усталости, ни раздражения. Остановился перед домом, стоял и обнимал темноту, вдыхал приближающееся утро…