Освальд описывает один такой эксперимент. Два студента-добровольца, Артур и Сэнди, не спят уже несколько дней. Освальд и его коллега Бергер, сменяя друг друга, наблюдают за ними. Утром, выпив кофе, оба студента отправляются вместе с Освальдом по магазинам. На улице Артур отстает от Сэнди, вглядывается в его спину, затем догоняет компанию и уверяет Освальда, что у Сэнди на спине что-то написано. Начинаются галлюцинации! Вечером все должны быть в телестудии. Когда об этом заходит речь, Артур говорит, что он видел, как в кофе ему подмешали какое-то снадобье, чтобы вынудить его рассказать телезрителям все его секреты. Вот и мания преследования… За обедом Артур слышит, как Освальд разговаривает о чем-то с Бергером, и ему кажется, что они говорят об этом снадобье. В солонку тоже что-то подсыпали. После обеда Освальд передает Бергеру какие-то записи. Ну, конечно, это записи всех его секретов.
Вот они все в машине и едут в телестудию. Бергер расспрашивает Сэнди о его состоянии, а затем Сэнди по команде Бергера начинает быстро скрещивать и расставлять ноги. Артур воображает, что это Бергер гипнотизирует Сэнди, на самом же деле тот выполняет известное упражнение, чтобы не задремать. Потом они все начинают играть в какую-то словесную игру, но Артур играть отказывается: он боится, что тут-то и разоблачат его скрытые желания. Он убежден, что его привезли не в телестудию, а в психиатрическую лечебницу. Вечером все кончается, он ложится спать, спит беспробудным сном четырнадцать часов и наутро просыпается совершенно нормальным человеком.
Такой же опыт провел на себе нью-йоркский радиокомментатор Питер Трипп. Он не спал двести часов. После третьих суток его стали преследовать кошмары. Чернильные пятна и отблески света на столе он принимал за мерзких насекомых; на полу копошились зеленоватые кролики, жующие бумагу. Из ящиков стола вырывались языки пламени. Вельветовый костюм врача был облеплен шевелящимися гусеницами. После ста часов бессонницы он забыл свое имя, свою профессию и понятия не имел, где находится.
Трипп и все другие добровольцы, вне всякого сомнения, были отчаянные ребята. Не спать даже сутки — пытка. Чтобы не заснуть, человек должен обязательно заниматься какими-нибудь делами и быть в непрестанном движении. Стоит только принять более или менее неподвижную позу, попасть в монотонную обстановку — пиши пропало. С человеком, который не спит третьи сутки, можно разговаривать, но собеседник он неважный. Через каждые полтора-два часа он галлюцинирует. Врачи сразу же предположили, что в форме галлюцинаций к людям прорывается быстрый сон с его сновидениями. Очевидно, поэтому, после того как эксперимент закончен, испытуемые спят в основном глубоким медленным сном, которого им больше всего и не хватало. Впрочем, и медленный сон стремится прорваться в бодрствование. Это обнаружил у себя сам Клейтман, не спавший вместе со своими добровольцами семь с половиной суток подряд и принимавший для бодрости стимулятор бензендрин. После ста двадцати часов на его электроэнцефалограмме начали появляться дельта-волны. Прогнать их Клейтман мог лишь огромным усилием воли. В эти минуты грань между бодрствованием и сном исчезала.
ПАРАДОКСЫ БЫСТРОГО СНА
Лишение быстрого сна действовало на людей не совсем так, как лишение сна вообще. После первой ночи без сновидений, после второй и даже после третьей почти все они были необычайно возбуждены, рассеянны, порой агрессивны, память то и дело изменяла им, временами на них нападал зверский аппетит. Некоторые испытывали беспричинный страх. На пятые сутки все начинали галлюцинировать. В палате, где проводили время испытуемые Демента, было светло, но им казалось, что кругом мрак, а из мрака тянутся к ним растения-людоеды, и ожившие тумбочки хотят их проглотить.
Сначала думали, что, лишая человека быстрого сна, его лишают одних сновидений, а все его реакции вызваны только их нехваткой. Но вскоре Демент заметил, что к его испытуемым, как только они засыпают, возвращаются не только сновидения, но и весь быстрый сон как цельное состояние, со всей своей физиологией и биохимией. К тем же результатам пришел и французский исследователь Мишель Жуве в своих опытах над кошками. Он отделял у кошек зрительную кору, и им вроде бы уже нечего было видеть во сне, да и нечем. Но регулярные перемены в уровне мышечного тонуса, в пульсе и дыхании свидетельствовали о том, что медленный и быстрый сон продолжают у них исправно сменять друг друга. О приходе быстрого сна можно было догадаться по полному расслаблению мышц. В этот миг Жуве подносил к лапке кошки электрод, мышцы напрягались и кошка как бы просыпалась. Как и к испытуемым Демента, быстрый сон возвращался к ним все чаще и чаще.
Удивительно все-таки было то, что физиологическая «отдача» быстрого сна оказалась ничтожной по сравнению с его нехваткой. Люди провели без него пять суток, а когда опыт кончился и их оставили в покое, доля его в «восстановительную» ночь возросла только на 25 процентов, а во вторую ночь вошла в норму. Даже после двухнедельного эксперимента она ни у кого не превысила 60 процентов всего сна. Ясно, что быстрый сон в разных своих формах приходил к людям во время бодрствования; недаром оба эти состояния так друг на друга похожи.
Что же удалось узнать про быстрый сон за те четверть с лишним века, которые прошли со дня его открытия? Как отчетливо выраженная фаза он в эволюционном ряду появляется только у теплокровных: холоднокровные обходятся одними всплесками активности. Млекопитающие проводят в нем от шести до тридцати процентов всего сна. Сон новорожденных котят, как и новорожденных приматов, иногда на три четверти быстрый. Чем лучше развит мозг у вида, тем больше его представители спят быстрым сном; чем старше особь, тем меньше у нее доля быстрого сна. Объясняется это тем, что быстрый и медленный сон формируются в разные сроки. Сначала у нас с вами появляется быстрый сон, потом дельта-сон, года в два или в три — сонные веретена и только в восемь-девять лет — стадия дремоты. До восьми лет мы, оказывается, не умеем по-настоящему дремать: либо бодрствуем, либо спим крепким сном; так, во всяком случае, свидетельствует электроэнцефалограмма. Причина тут может быть только одна: неравномерность развития мозговых структур, ведающих каждой стадией сна. Сначала достигают зрелости древние отделы, включающие быстрый сон, потом отделы, включающие медленный. Но тогда, выходит, не правы те, кто думает, что медленный сон появился в эволюции раньше быстрого? Ведь в первом периоде своего развития особь в общих чертах проходит развитие вида, или, как говорят биологи, онтогенез повторяет филогенез. С другой стороны, почему тогда дельта-сон формируется раньше дремоты? Разве оцепенение, которому были так, привержены наши далекие предки (если, конечно, все эти амфибии и ящеры действительно были вашими предками), — разве оно не ближе к дремоте, чем к дельта-сну? Может быть, филогенез повторяется не во всем и из этого правила есть исключения?