Папа положил на тарелку докторскую колбасу, горчицу и резонно ответил:
- Если дело дойдет до того, что придется просить совета у сотрудников угрозыска, тогда и раздумывать над этим нечего.
- Да, но если просто как предлог... Что тогда можно придумать?
Отец пристально посмотрел на меня и отодвинул тарелку, словно сразу наелся.
- Выкладывай, Владька, что у тебя на уме. Вот теперь и папа говорит "выкладывай".
- Ничего особенного, просто мне нужен предлог... уважительный, чтобы позвонить инспектору угрозыска.
- Да ты что, очумела, зачем тебе ему звонить?
- Хочу с ним познакомиться.
- С кем?
- С инспектором.
- Ты... того, серьезно?
- Вполне, папка.
- Ну, слушаю. Выкладывай!
И я "выложила" про все: как он кормил белку, как я его искала по всей Москве, как неожиданно встретила на заводе.
- Но, понимаешь, его больше интересуют всякие запутавшиеся. Может, украсть что-нибудь?
- Это ты про кого же рассказываешь... Товарища Зайцева?
- Ты его знаешь!
- Уже года два. Это он просил меня присмотреть на заводе за Олежкой, Зинкой, Шуркой Герасимовым - всей их компанией.
Я была поражена. Ищу его по всей Москве, всматриваюсь во всех встречных без надежды когда-нибудь встретить, а родной отец с ним знаком. Чудеса, да и только!
- Ты что же... влюбилась, что ли, в него?
- Не знаю. Но мне так хочется его найти.
- Гм. Найти. А Даниил?
- Что Даниил? И ты тоже. Это ведь просто дружба.
- Знаю, что дружба. Но почему-то думал...
- Нет. Я Дане настоящий верный друг на всю жизнь. А любовь - это другое.
- Ты знаешь, что такое любовь?
- Предчувствую.
Отец долго смотрел на меня. Он явно расстроился. Я налила ему чаю с лимоном, крепкого, как он любил.
- Вспомнил, как носил тебя на руках, - сказал он. - Ездил с тобой на рыбалку. Как ты всегда прибегала ко мне с каждым затруднением. А теперь выросла. Неужто правда, влюбилась? Или морочишь голову? Тебе ведь только восемнадцать.
- Папа, ну при чем тут возраст! Я же не собираюсь замуж. Даже и не думала об этом. Просто у этого Ермака такое хорошее лицо, как у Гагарина. И мне стало грустно, когда он покормил белку и ушел... Даже не взглянул на меня. И теперь вот не он придумывает всякие предлоги, а я...
- А что тебе надо от него, дочка?
- Видеть его, хоть изредка. И... чтоб он меня тоже видел. Не знаю, в общем. Все эти месяцы мне просто хотелось его найти.
Я пригорюнилась. Отец вдруг расхохотался.
- Ну и Владька, ведь надо же...
- Что тут смешного? - Я даже обиделась.- Знала бы, что будешь смеяться, и не рассказала бы тебе.
- Ну, прости. Уж очень неожиданно. Зайцев парень хороший. Он тебя не обидит. Девки-то за ним табуном бегают, а он ни-ни. Серьезный. Живо мозги вправит.
- Так уж и табуном? - усомнилась я, но была уязвлена до глубины души.
- Бегают за ним, смотреть тошно,- уже серьезно подтвердил отец,- ни девичьего стыда, ни чувства достоинства. Звонят, письма пишут, записки. Как же, не женат, зарплата приличная, однокомнатная квартира в центре Москвы. А женится - дадут побольше квартиру. Хорошо, что он скромный и волевой парень, все эти записки и телефонные звонки ему что шелуха от семечек - беспорядок и мусор, больше ничего.
Я буквально помертвела. Ох, зачем же я звонила ему! Попала в табун тех, кто без достоинства, да еще имя назвала свое. Какой срам! Теперь и я для него - шелуха от семечек. Что я наделала!
Мы долго оба молчали. Четко доносились сюда, на четвертый этаж, звонкие мальчишечьи голоса, погромыхивали троллейбусы, надрывно ревели машины, преодолевая подъем. Улица Булгакова идет по склону холма. Когда-то здесь шумел лес... Мне было очень грустно.
Отцу стало меня жалко.
- Ну, не расстраивайся так.
- Ты же еще не знаешь...
И я разревелась, как маленькая, вслух. Всхлипывая, рассказала папе про злополучный телефонный разговор. Отец даже крякнул и потянулся за папиросой.
- Успела! Что б тебе посоветоваться сначала.
- А я разве знала.
Сердце у меня разрывалось от горести, слезы текли так обильно, что попадали в рот - соленые и горькие.
- Хватит, Владька,- поморщился отец (он не выносил слез),- ладно, придумал я предлог... Придется только как следует поработать тебе.
- Но я уже звонила ему... имя он знает. Что делать теперь?
- Скажешь, что об этом деле и хотела поговорить, но чего-то застеснялась.
- Каком деле?
- Высморкайся хоть да умойся. Холодной водой! Беда быть взрослой дочери отцом.
Пока я умывалась и причесывалась (папа не любит лохматых), он уже убрал со стола и ушел к себе.
Когда я вошла, он читал томик Есенина. Когда папе хочется уйти от обыденности, он всегда читает стихи. Но разве моя любовь - это обыденность? Я нехорошо начала, уподобилась тем... кто гоняется за женихами. Но ведь мне не нужно ничего этого. Папа-то должен знать.
Эх, если бы Ермак Зайцев допустил в работе недопустимую ошибку и его бы сняли с работы, может, выселили бы из Москвы, и все эти нахальные девицы, что донимают его телефонными звонками, отвернулись бы от него, а я... Я бы поехала за ним хоть в тундру, хоть в забытый всеми город Мангазею. Ко он никогда, никогда не сделает ничего такого, чтоб все от него отвернулись. Он скромный, волевой и любит свою работу.
Надежды никакой. Я ведь ни красотой, ни особым умом не отличаюсь, к тому же веснушки. Даже кислое молоко не помогает и никакой крем.
- Слушай, Владя, как хорошо!
И отец прочел мне вслух. Он хорошо читал стихи. Просто, мужественно, с уважением к поэту.
Голубая кофта. Синие глаза.
Никакой я правды милой не сказал.
Милая спросила: "Крутит ли метель?
Затопить бы печку, постелить постель".
Я ответил милой: "Нынче с высоты
Кто-то осыпает белые цветы.
Затопи ты печку, постели постель.
У меня на сердце без тебя метель".
- Почитай еще,- попросила я.
Я уже не спрашивала, какой бы найти предлог. Я была подавлена и разбита. Отец стал листать страницы, выбирая, что прочесть.
- Завтра у вас общецеховое комсомольское собрание,- сказал он рассеянно.
- Знаю.
- Между прочим, будут переизбирать шефов над детской комнатой милиции. Все почему-то отказываются обычно от этой работы. Если ты не против...