Выбрать главу

- Но не все же вокруг нас преступники! - воскликнула я в отчаянии.

- Конечно, не все, но, пока остается хоть один, я не могу согласиться, что жизнь это только радость.

- Ну а простое человеческое счастье... пройти лесной тропинкой по утру и услышать пение птиц - разве это не радость? А это ведь всем доступно!

- Радоваться пению птиц в лесу можно лишь тогда, когда на душе мир и покой. А такой, как Зомби, способен бросить камнем в поющего соловья.

Дался ему этот проклятый Зомби!

- Но вы-то радуетесь?

- Я радуюсь, но не могу забыть, что Зомби существует. Я не знаю, как пробудить в Зомби человечность. Пытался не раз... ничего не вышло. Его очень это потешало. Он очень смешлив - по-своему.

- Ермак, вы всегда думаете о них, всегда? Ни на минуту не забываете?

- Когда я на работе, они со мной глаза в глаза, когда я иду домой жить для себя, они отходят немного в сторону... Идут по обочине дороги... В общем-то, я не могу о них забыть, даже когда сплю. Бывает, что, засыпая, я не нахожу слов для того или другого, а просыпаюсь - знаю. Значит, пока я спал, подсознание мое нашло эти нужные слова.

- Но, Ермак, ведь это ужасно!

- Почему ужасно? Так, по-моему, происходит со всяким, кто всерьез относится к своей работе. Отсюда и пословица: утро вечера мудренее.

Ермак некоторое время молча смотрел на меня.

- Мне вдруг так захотелось оградить вас, уберечь от разочарований,сказал он как-то даже удивленно,- должно быть, сказывается моя профессия.

- Спасибо. Но меня не от чего охранять. Со мной-то ничего не случится. Только две беды могут грозить мне: смерть близких или... неразделенная любовь.

- Последнее - вряд ли! - засмеялся Ермак, и мы пошли дальше.

Вряд ли... знал бы он!

Около часа мы шли молча. Ермак скользил на лыжах довольно быстро, и мне стало жарко. Мы вышли на опушку леса, на дорогу. Впереди белело поле, а потом опять темнел лес. Мы остановились, потому что увидели стайку снегирей, они оживленно щебетали вокруг сосновых шишек. Снегири были киноварно-красные, а шея и спинка светло-серые. До чего же красивые ярко-красные птички на белом снегу. И прыгали как мячики!

Мы полюбовались на снегирей и пошли дальше дорогой, уже рядом.

- Мое любимое дерево - сосна,- сказал Ермак.- Хотя я вырос на юге, где их нет. Сосна такая сильная, стойкая, растет в самых суровых условиях, на скудной почве, на песке. А какая она прекрасная, как любит простор, свет, ветер! Запах ее так свеж и целителен, что больной человек становится здоровым.

- Я тоже люблю сосны,- сказала я в полном восторге. Мы шли по сосновому бору, и нам было так хорошо. Если бы только Ермак мог хоть на время забыть всяких Зомби! Но видимо, они все-таки отошли на обочину дороги, потому что Ермак был спокоен и счастлив. Он сам сказал об этом.

- Почему-то я чувствую себя беспричинно счастливым. Вот что делают сосны...

Когда мы вернулись, Геленка все еще упражнялась. Мы не стали ее тревожить, переоделись и пошли варить суп.

После обеда Геленка опять засела за рояль, а мы с Ермаком почти весь вечер проговорили в угловой комнате.

Неожиданно для себя я рассказала ему о психологической несовместимости папы и мамы.

- Они женились по сильной любви, мне рассказывала мать Дана, а теперь совсем чужие друг другу,- закончила я с огорчением.

- Я знаю ваших родителей - обоих...- сказал Ермак медленно.- Вы думаете, что у них психологическая несовместимость? По-моему, просто диаметрально разные взгляды на жизнь.

Рассказала я Ермаку и про свой позор, как тяготит меня моя работа в "аквариуме".

- Вы слишком живая для такой работы, только и всего. Почему бы вам не стать наладчиком, как ваш отец?

- Чтоб стать хорошим наладчиком, нужен стаж работы не меньше пятнадцати лет. Ну пусть десять. А я ведь хотела изучать психологию. Но насчет слесарной работы я уже думала. Наверно попрошусь, хоть и неловко. Анна Кузьминична так старалась, учила. А может, мне остаться на заводе и стать наладчиком, как папа... Подумаю.

- Ваш отец хороший психолог и именно поэтому - отличный наставник.

Я рассказала Ермаку и о Терехове. Всю историю с изобретением. Ермак не знал об этом и был поражен.

- Вот не думал, что Владимир Петрович такой! Впрочем, я его мало знаю.

Ермак считал, что, прежде чем обращаться в "Известия" или к министру, надо попытаться добиться справедливости через партийное собрание.

Потом пришла Геленка.

- Хотите немного потанцевать? - предложила наша славная хозяйка, решив, наверное, что надо все же развлекать гостей.

Мы согласились.

Геленка проиграла подряд все танцы, и новые, и старые, вроде отжившего свой век рок-н-ролла. А Ермак совсем неплохо танцевал.

- Я почему-то думала, что вы не танцуете,- удивленно заметила я, бросаясь на диван, чтобы отдышаться.

- Что вы, работнику угрозыска надо уметь все, что умеют его современники.

А потом Геленка нам играла, и Ермак сразу забыл о моем присутствии. Это я упомянула не от обиды, а просто констатируя факт: когда Геленка играет, обо всем на свете забудешь.

Мы засиделись допоздна, слушая Геленку. Когда она опустила крышку рояля, Ермак подошел и поцеловал ей руку.

- Спасибо,- только и сказал он.

В этот вечер я долго не спала. Я лежала и думала о Ермаке. О том, что люблю его, а он меня нет. Что вот вернемся мы в Москву, и работа поглотит его целиком, и я буду встречать его редко-редко. На совещании в детской комнате милиции или случайно на улице... И мне останется только воспоминание о сегодняшнем дне. Как мы шли вдвоем на лыжах среди зеленых, заснеженных сосен...

Завтра уже такого не будет. Что-то мне говорило, что Ермак и Геленка захотят вернуться в город утром, а не вечером, как хотели вначале.