- Вот надо быть таким, как этот родничок,- сказала я,- не замерзать ни при каких обстоятельствах. Пошли репетировать.
Мы выбрались из оврага, высыпали снег из валенок и медленно пошли обратно.
- Я постоянно повторяю, что в десятилетке учила,- сказала Шура.- Боюсь забыть. Все кажется, что мне это еще пригодится. На прополке работаю или сено копню, а сама повторяю. Например, алгебра: одно уравнение с двумя неизвестными имеет бесчисленное множество решений. Или: если уравнение имеет дробные члены, знаменатели которых содержат неизвестное, то корни этого уравнения должны быть подвергнуты испытанию. Постоянно что-нибудь в голову лезет такое... Странно. Позавчера весь день занимала одна цитата... Просто из газетного очерка. Соловейчика. Прочесть?
- Прочти.
- Я ее записала. Вот она: "У человека две жизни: та, которой он действительно живет, и та, которой он мог бы жить. Нереализованная, непрожитая жизнь эта каким-то образом отражается на жизни действительной.
И чтобы до конца понять человека, надо представить себе, как он мог бы жить, попади он в совершенно другие обстоятельства. Я думаю, что это относится к каждому..."
Затем Шура читала мне стихи Багрицкого. Не дочитала, забыла, как дальше, и расстроилась.
- Там есть такая хорошая строка, Владя... "Веселый странник, плакать не умевший..." Забыла... Надо же!.. А зачем мне это? Что толку? Лишь будоражит попусту душу. Начитаюсь стихов, а потом тоска нападает.
Шура махнула рукой.
- А на празднике жизни меня обошли,- добавила она и замолчала надолго.
Я вдруг вспомнила, как подумала дома, что папе, пожалуй, будет лучше с простой женщиной, колхозницей, если они с мамой так и не смогут найти общего языка. Так не понимать родного отца. Не простоты, а сложности человеческой искал он, устав от примитивности чувств и мыслей, потому что в маме все было до ужаса прямолинейно и примитивно.
Мы проговорили с Шурой весь этот последний мой вечер в Рождественском.
Она рассказала о своей прабабке. История Авдотьи Финогеевой тоже заставила меня о многом задуматься.
Авдотья Ивановна была замечательной русской женщиной, самородком. Будучи совсем неграмотной, она сама сочиняла и знала на память сотни песен и сказок. Послушать ее приходили из далеких деревень...
Утром Шура взяла у Щибри лошадь и отвезла меня на станцию.
- Жду фильма, тогда пойду по театрам,- сказала я, прощаясь.
На самом деле я решила не ждать фильма, а немедленно начать поиски режиссера, способного понять и признать талант Александры Скомороховой.
Когда поезд тронулся, Шура заплакала и побежала за вагоном. Я сама чуть не разревелась, но еще раз сфотографировала ее - последний кадр, пленка кончилась.
Поезд набирал скорость, закружились березняки и боры...
Глава тринадцатая
ОДНИ НЕПРИЯТНОСТИ
Неприятности начались сразу, едва я вернулась домой. Родители опять что-то выясняли. На этот раз мама заставила меня присутствовать при этом, сказав, что я достаточно взрослая.
Человек прямо с поезда, даже ванны не принял еще, чайку не попил. Даже не спросили, сыта ли я...
Пожалуйста!
Они сидели в столовой, в разных концах. Я села на тахте возле полки с фантастикой. С мрачным лицом и самыми мрачными предчувствиями я приготовилась слушать. Атаку начала мама, самым ледяным голосом, на который только способна.
- Владлена, ты уже взрослая, хочешь быть психологом, поэтому я прошу тебя...
Она не досказала, чего именно она у меня просит, и посмотрела на отца. (Не верю я, что мама его любит, что-то не похоже.)
- Не знаю, по чьей вине, но семьи мы так и не смогли создать... продолжала мама, чуть хмурясь и покачивая ногой в лаковой туфле.
Я подумала, что поздно мама это поняла, если Валерке уже двадцать четыре года, а мне скоро девятнадцать. Эх, им бы с папой серебряную свадьбу справить: два месяца не дотерпеть.
- ...Поэтому нам лучше разойтись,- закончила мама. Отец задумчиво смотрел на нее и молчал. Сегодня он показался мне особенно молодым и красивым, несмотря на то что был расстроен.
- Как ты это решила осуществить практически? - наконец спросил отец, пристально, как незнакомого человека, разглядывая маму.
Она чуть смутилась, даже порозовела, хотя вообще-то казалась слишком бледной и похудевшей, особенно за эту неделю, что я отсутствовала. Видно, ей тоже нелегко далось это решение.
- Я выхожу замуж,- объяснила она заносчиво, почему-то обращаясь ко мне.- Аркадий работает в министерстве. У него две комнаты в проезде МХАТа... Самый центр. Я перееду к нему. Но...
Мама запнулась. Она по-прежнему смотрела не на отца, а на меня.
- Дело в том... ни он... ни я... мы не можем... У нас у обоих такая работа... Может повредить... Мы давно это обсуждаем...
Мама окончательно запуталась и умолкла. Я ничего не понимала, кроме того, что вот оно - пришло. Все-таки разводятся! Но отец понял ее. Это мама не понимала его никогда.
- Ты хочешь, чтобы я взял вину на себя? - спросил отец и потер подбородок.
Мама молчала.
- Чтоб инициатива исходила от меня, вроде это я бросаю семью, так? уточнил отец.
- Тебе это никак не повредит, Сергей. Ты, в конце концов, как был наладчиком, так и останешься... Тебя же не снимут с работы. Конечно, может быть, выговор... Но на работе не отразится. А я могу... Аркадий может... Мы не знаем, что делать. Ты всегда шел мне навстречу. Я никогда не забуду, что ты уговорил меня учиться. И всячески помогал во время учебы. Возможно, если бы не ты, я осталась электросварщицей. Я всегда благодарна...
Теперь и я поняла и от удивления громко свистнула. И сразу съежилась, ожидая, что мама сделает мне замечание. Но или ей было не до этого, или она уже отказывалась от своих материнских прав, но замечания не последовало.
- Не свисти, Владя,- сказал отец.
Значит, ее обязанности по воспитанию переходили к нему.
- Конечно, ты должен подумать, я понимаю. Но я прошу тебя помочь нам. Ведь все равно это у нас не семья.
- Какая уж там семья,- с горечью проговорил отец.
- Когда ты дашь мне ответ? - тихо, с необычайной простотою, спросила мама.
- Ответ... Если тебе нужно, завтра подам на развод. Твоя правда, моя "карьера" не пострадает. Как был слесарем, так и останусь.