Но когда он у себя в конструкторском бюро передал слова Рябинина, Юрий взбунтовался и категорически отказался допустить главного инженера к проекту по той простой причине, что главный никаким соавтором в данном случае не был и не только ни разу не помог конструкторам, но, наоборот, мешал им.
Вот тогда и заварилась эта каша.
Я бы тоже на месте Терехова не взяла бы соавтора на свою законченную работу — принципиально! Мне вся эта история показалась просто дикой, но папа говорит, что это сейчас довольно распространено.
Черт те что! Как это у нас допускают примазываться к чужой работе? Папа согласился со мной, что с этим явлением надо бороться, и обещал поддержать Терехова.
Глава девятая
ГЕЛЕНКА И ХУЛИГАНЫ
(продолжение)
Вот как все это получилось… У Геленки были зимние каникулы, и она, как всегда, проводила их на даче с матерью и стариками. Ходила на лыжах, дышала сосновым воздухом, много играла на рояле, готовясь к конкурсу. На даче был старенький дореволюционный рояль, но хранился он бережно, и Геленка любила его даже больше, чем концертный, белый. Неожиданно Рябинину пришлось по делу выехать во Францию, и он взял с собой жену, так что Геленка осталась только со стариками. Но у них умерла племянница, и они отправились в пятницу утром в Рождественское.
К вечеру, когда я пришла с работы, Геленка мне позвонила и просила приехать к ней с ночевкой на два дня, до понедельника.
Я обещала. Сказала, что только зайду в детскую комнату милиции, поскольку меня выбрали шефом. И прямо оттуда — на электричку, в Переделкино.
Нас просили прийти к семи вечера — тех двух парнишек и меня. После обеда я приняла душ и стала примерять все свои платья по очереди, потому что там будет Ермак. Платья все оказывались какие-то не такие. Одно было слишком нарядное, неловко же вырядиться в милицию, как в театр, другие уже не имели свежего вида, к тому же слишком короткие. И главное, я в этих платьях была какой-то девчонкой (тоже мне — шеф). Наиболее солидно я выглядела в черном платье с кружевными манжетами. Его я и надела, а на шею — мамин янтарный кулончик на золотой цепочке (без спросу, она все равно раз в год надевает).
В черную кожаную сумку я положила ночную сорочку, лыжный костюм, зубную щетку и халатик. Мама была в театре Вахтангова со своими друзьями, а папа собирался рано утром на рыбалку и готовил все заранее. Он пожелал мне хорошо отдохнуть, я его чмокнула в щеку.
Я шла по улицам, а вокруг все сияло, все блестело: падал крупный снег, и каждая снежинка была как звездочка. Все прохожие были облеплены снегом, и отвисшие провода, и деревья. Вся Москва была в снегу, как в серебре.
На душе у меня было легко и радостно.
Из ребят явился лишь один, он поджидал меня возле милиции, постукивая нога об ногу. Но пришел он затем, чтобы просить меня передать, что у него заболела мать и он должен нести ей передачу в больницу. Какой-то чудак, будто нельзя было бы об этом сказать еще на заводе!
— А тот другой? — спросила я.
— Да он же учится.
— Так сейчас же каникулы.
— Да, но у него… он простыл и гриппует. Так ты передай, Гусева, ладно?
— Ладно.
Он так рванулся, будто за ним гнались. Наверно, боялся опоздать с передачей в больницу. На углу его кто-то ждал. Оба мигом исчезли, словно растворились в снегу.
И от других цехов шефы собирались плохо. Тоже — кто передачу нес в больницу, кто грипповал. Хоть бы придумали что-нибудь другое, а то как-то неловко за них было.
Восемь человек всего пришло, из девушек я одна. Заведующая детской комнатой милиции, худощавая пожилая женщина в роговых очках, одетая в форму, попросила нас подождать. Мы сели на стульях вдоль стены. Ермака не было. Я так и думала, что он не придет.
Заведующая детской комнатой была явно расстроена. Перед ее столом сидел живой, сероглазый мальчишка в клетчатом пальто, шапку он держал в руках. Он с интересом оглядел нас. Может, подумал, что мы тоже задержанные?
— Так и будем молчать? — устало спросила инспектор. — Разговора у нас не получится? Ну почему ты опять убежал из дома? Сколько можно бегать?
Мальчишка крепче сжал губы. Он упорно молчал.
— Ну, жду твоего объяснения, — уныло повторила инспектор.
В этот момент вошел Ермак (у меня екнуло сердце). Он, видимо, уже стряхнул с себя снег в коридоре, но на его пальто и шапке еще блестели снежинки. Он поздоровался с нами общим поклоном, с инспекторшей за руку и, подсев к столу, внимательно и доброжелательно оглядел мальчика.
— Вот, представляю вам — Женя Жигулев. Задержан на вокзале. Какой раз уже убегает из дома. И говорить не хочет… — сказала неодобрительно инспектор.
— А прошлый раз он говорил? — поинтересовался Ермак. Инспектор промолчала. Ермак наклонился к мальчику.
— Что-нибудь случилось, Женя?
— Она знает, — буркнул мальчик.
Ермак вопросительно взглянул на инспекторшу. Она пожала плечами.
— Недотрога. Стоит отцу шлепнуть его, как удирает из дома. Об избиении или там истязаниях и речи нет — ни синяка, ни ссадин. Отец нервный, бывший фронтовик. Чуть ударит его, так он сразу уходит из дома. Разве так можно?
— Я сказал ему, что не позволю себя бить, и не позволю, — объяснил Женя (в голосе мальчика прозвучал металл). — Если вы только отправите меня домой, он меня опять изобьет. Я опять сбегу. Предупреждаю заранее.
— Что же с тобой делать? — Инспектор даже глаза закрыла.
— Отправьте меня в интернат, там бить не будут.
— Отправим в колонию тебя, а не в интернат.
— За что?
— За бродяжничество.
— А почему не в интернат?
— Ну что с ним делать? — обратилась инспектор к Ермаку.
— Вы говорили с родителями?
— Говорила. Мать плачет. Отец… там все будет по-прежнему. Отец горяч и скор на руку. К тому же наш Женя отнюдь не отличается примерным поведением. Учится, правда, хорошо. Кстати, насчет интерната отец категорически не согласен. Он сам желает воспитывать своего сына.
— А я не желаю, чтобы меня так воспитывали, — заявил мальчик, — я не позволю себя бить.
Ермак вытащил блокнот и что-то записал в него.
— Других нарушений у него нет? — кивнул он на Женю.
— Других нет…
— Поговорите с отцом, скажите ему, что не всякий ребенок может перенести унижение достоинства.
— Товарищ Зайцев!!! — инспектор сделала большие глаза и покосилась на Женю, который так и просиял от поддержки.
— Думаю, что я добьюсь для него интерната, — сказал Ермак твердо. Серо-зеленые, яркие глаза его чуть сузились, ноздри дрогнули, на загорелом с резкими чертами лице проступил гнев. Он быстро написал на листке номер телефона и протянул его мальчику.
— Вот мой телефон. Здесь домашний и рабочий… Лучше запомни их наизусть. В случае чего не слоняйся по вокзалам, а звони прямо мне. Помогу.
— Спасибо, — Женя вдруг всхлипнул. Записку он крепко зажал в кулаке.
— Подожди меня в соседней комнате, — сказал Ермак, — сам отвезу тебя домой и поговорю с твоим отцом.
— Спасибо, — крикнул еще раз мальчишка, обернувшись к Ермаку.
Совещание «шефов» было недолгим. Инспекторша растолковала нам кое-какие законы, сообщила, что трудные подростки — современная проблема номер один. Затем она простилась с нами.
Ермак серьезно осмотрел нас, подивился, что нас мало, и предложил для начала каждому взять шефство над одним-двумя трудными подростками и попытаться помочь им выправиться.
Каждый подумал и выбрал себе подростка, как правило, из своего же цеха. Но у нас в «аквариуме» трудных не было, и я выбрала Олежку.
Кто-то вспомнил про Зину Рябинину, дескать, над ней не мешало бы кому-нибудь взять шефство. Но ни у кого не появилось такого желания. Бедная Зинка!