Мы проговорили с Шурой весь этот последний мой вечер в Рождественском.
Она рассказала о своей прабабке. История Авдотьи Финогеевой тоже заставила меня о многом задуматься.
Авдотья Ивановна была замечательной русской женщиной, самородком. Будучи совсем неграмотной, она сама сочиняла и знала на память сотни песен и сказок. Послушать ее приходили из далеких деревень…
Утром Шура взяла у Щибри лошадь и отвезла меня на станцию.
— Жду фильма, тогда пойду по театрам, — сказала я, прощаясь.
На самом деле я решила не ждать фильма, а немедленно начать поиски режиссера, способного понять и признать талант Александры Скомороховой.
Когда поезд тронулся, Шура заплакала и побежала за вагоном. Я сама чуть не разревелась, но еще раз сфотографировала ее — последний кадр, пленка кончилась.
Поезд набирал скорость, закружились березняки и боры…
Глава тринадцатая
ОДНИ НЕПРИЯТНОСТИ
Неприятности начались сразу, едва я вернулась домой. Родители опять что-то выясняли. На этот раз мама заставила меня присутствовать при этом, сказав, что я достаточно взрослая.
Человек прямо с поезда, даже ванны не принял еще, чайку не попил. Даже не спросили, сыта ли я…
Пожалуйста!
Они сидели в столовой, в разных концах. Я села на тахте возле полки с фантастикой. С мрачным лицом и самыми мрачными предчувствиями я приготовилась слушать. Атаку начала мама, самым ледяным голосом, на который только способна.
— Владлена, ты уже взрослая, хочешь быть психологом, поэтому я прошу тебя…
Она не досказала, чего именно она у меня просит, и посмотрела на отца. (Не верю я, что мама его любит, что-то не похоже.)
— Не знаю, по чьей вине, но семьи мы так и не смогли создать… — продолжала мама, чуть хмурясь и покачивая ногой в лаковой туфле.
Я подумала, что поздно мама это поняла, если Валерке уже двадцать четыре года, а мне скоро девятнадцать. Эх, им бы с папой серебряную свадьбу справить: два месяца не дотерпеть.
— …Поэтому нам лучше разойтись, — закончила мама. Отец задумчиво смотрел на нее и молчал. Сегодня он показался мне особенно молодым и красивым, несмотря на то что был расстроен.
— Как ты это решила осуществить практически? — наконец спросил отец, пристально, как незнакомого человека, разглядывая маму.
Она чуть смутилась, даже порозовела, хотя вообще-то казалась слишком бледной и похудевшей, особенно за эту неделю, что я отсутствовала. Видно, ей тоже нелегко далось это решение.
— Я выхожу замуж, — объяснила она заносчиво, почему-то обращаясь ко мне. — Аркадий работает в министерстве. У него две комнаты в проезде МХАТа… Самый центр. Я перееду к нему. Но…
Мама запнулась. Она по-прежнему смотрела не на отца, а на меня.
— Дело в том… ни он… ни я… мы не можем… У нас у обоих такая работа… Может повредить… Мы давно это обсуждаем…
Мама окончательно запуталась и умолкла. Я ничего не понимала, кроме того, что вот оно — пришло. Все-таки разводятся! Но отец понял ее. Это мама не понимала его никогда.
— Ты хочешь, чтобы я взял вину на себя? — спросил отец и потер подбородок.
Мама молчала.
— Чтоб инициатива исходила от меня, вроде это я бросаю семью, так? — уточнил отец.
— Тебе это никак не повредит, Сергей. Ты, в конце концов, как был наладчиком, так и останешься… Тебя же не снимут с работы. Конечно, может быть, выговор… Но на работе не отразится. А я могу… Аркадий может… Мы не знаем, что делать. Ты всегда шел мне навстречу. Я никогда не забуду, что ты уговорил меня учиться. И всячески помогал во время учебы. Возможно, если бы не ты, я осталась электросварщицей. Я всегда благодарна…
Теперь и я поняла и от удивления громко свистнула. И сразу съежилась, ожидая, что мама сделает мне замечание. Но или ей было не до этого, или она уже отказывалась от своих материнских прав, но замечания не последовало.
— Не свисти, Владя, — сказал отец.
Значит, ее обязанности по воспитанию переходили к нему.
— Конечно, ты должен подумать, я понимаю. Но я прошу тебя помочь нам. Ведь все равно это у нас не семья.
— Какая уж там семья, — с горечью проговорил отец.
— Когда ты дашь мне ответ? — тихо, с необычайной простотою, спросила мама.
— Ответ… Если тебе нужно, завтра подам на развод. Твоя правда, моя «карьера» не пострадает. Как был слесарем, так и останусь.
— Наладчиком, — поправила я. Голос мой дрогнул. Я не выдержала и разревелась.
Ни мать, ни отец меня не успокаивали.
Я ушла на кухню, села там, не включая света, у окна и плакала, плакала, будто кто умер.
Когда я наплакалась и, ополоснув лицо холодной водой из крана, вышла опять в столовую, мои родители, к великому моему изумлению, мирно беседовали.
Теперь им не из-за чего было ссориться: больше они не предъявляли друг другу никаких претензий.
Была семья, пусть не дружная, но семья — воспитали двух детей, — теперь семья распалась…
Если я выйду замуж, ни за что не буду разводиться. Никогда! Разве что муж уйдет от меня. Но не по моей вине.
Отец сдержал обещание и подал в суд. Как только он это сделал, мама собрала свои платья, книги и ушла к Аркадию. Мебель она пока оставила, потому что там негде было ставить. «Возможно, я ее потом продам», — сказала мама.
— Надо сесть перед дорогой, — сказал отец, когда мама уходила.
Мы сели на стулья возле пустого стола.
За мамой должен был приехать этот Аркадий… Я о нем знала мало. Знала, что он моложе мамы на шесть лет, брюнет, ходит зимой с раскрытой головой, что он «морж», а на работе у него отдельный кабинет и окно всю зиму открыто настежь. Наверно, люди, которые приходят к нему по делу — есть ведь и пожилые, — простужаются. Он холостяк и с мамой дружит давно.
По-моему, он просто эгоист. Не понимаю, как мама могла променять своего мужа на какого-то Моржа.
А вообще, это так все сложно! Я всегда возмущалась мамиными поступками. Я не одобряла ее ни как человека, ни как жену, но тем не менее я ее любила и люблю, хоть она уходит от нас к какому-то типу. Может, это чувство дочерней любви восходит к тем древним временам, когда она вскармливала меня грудью? Не знаю. Но мне было так тяжело.
Раздался звонок, я бросилась отпирать — это был шофер. Морж ждал маму внизу, в машине. Шофер взял чемоданы и понес вниз. Мама поцеловала отца, потом меня (словно на. курорт уезжала) и стала нервно надевать пальто и шляпу. Я тоже накинула на плечи пальтишко и, несмотря на мамины протесты, вышла проводить ее на улицу.
Морж сидел в глубине автомобиля, мама села рядом с ним, я — в каком-то оцепенении — продолжала держать дверцу, не давая ее закрыть, и смотрела на Аркадия испепеляющим взглядом. Он потупился. Вид у него был далеко не счастливый… У него было такое выражение лица, словно сегодня он пережил большие неприятности.
Мама торопливо поцеловала меня и решительно хлопнула дверцей. Машина рванулась и скоро исчезла в потоке других машин. Мама забыла дать свой новый адрес… Впрочем, у меня был ее телефон.
Я стала медленно подниматься по лестнице.
Отец по-прежнему сидел на том самом месте, где я его оставила, уставясь в одну точку.
Меня охватило отчаяние: такая пустота вокруг, словно вынесли покойника.
Это ведь неважно, что я взрослая, самостоятельная. Мне нужна была мать, как и в детстве, и я ее потеряла, теперь уже окончательно.
Я крепилась изо всех сил, чтобы не расстроить отца, ведь ему и так было не по себе.
— Сейчас будем пить чай, — сказала я бодро, крепясь изо всех сил.
Папа не шевельнулся.
Только я поставила чайник, как зазвонил телефон в маминой комнате. Я бросилась туда, прикрыв за собой дверь. Ох, если бы Ермак!
Это был Ермак. Единственное утешение, которого жаждала сейчас моя душа. Он спросил, как я съездила.
— После расскажу, рассказать есть что, — сказала я надтреснутым голосом.
— Что-нибудь случилось? — встревожился Ермак.