Зато как удачно подвернулась эта история с зеркалом! В Центре, безусловно, оценят его инициативу. С зеркалом теперь покончено раз и навсегда. В этом деле, конечно, хорошо помог этот юный оболтус Монк.
Надо же, уверовал в свое высокое предназначение, идиот! Теперь Аллису оставалось выяснить, что же делать с арестованным оптиком. "Пожалуй, надо допросить его хорошенько, а там видно будет", - решил капитан службы безопасности.
После завтрака Аллис поехал в полицию. Там, в камере-одиночке для особо опасных преступников, находился Чиварис.
По требованию Аллиса ему предоставили отдельный кабинет и привели арестованного.
Аллис долго разглядывал стоящего перед ним худого человека, болезненного и слабого на вид. Чиварис был спокоен, смотрел прямо и честно, держался с достоинством, без признаков малейшего беспокойства.
"Будто у себя дома, а не в полиции", - с уважением отметил Аллис и разрешил арестованному сесть.
Тратить время на мелкие, прощупывающие вопросы Аллис не стал и спросил прямо: - Вы знаете, за что вас взяли под стражу?
- Нет, - с искренним недоумением отозвался Чиварис. Голос у него был негромкий, с хрипотцой. - Может, вы мне что-нибудь объясните?
- Я объясню, - благодушно согласился капитан. - Зеркало, которое было вывешено, в комнате смеха в городском саду, сделали вы.
- Да, я, - согласился оптик и надолго закашлялся. Аллис налил ему воды из графина.
- Вы знали, что это зеркало станет угрожать душевному покою людей? Комната смеха благодаря вам превратилась в сомнительное заведение, сеющее пессимизм, меланхолию и разочарование среди горожан... М-да... А это серьезное преступление!
- Я всего-навсего оптик, - пожал плечами Чиварис. - Мое ремесло помогает людям лучше видеть окружающие предметы. Зеркало, как я понимаю, заставляет человека вглядеться в самого себя. Любое зеркало...
- Нет, вы должны отвечать за плоды своего труда! - перебил Аллис. Кстати, вы сами верите в это зеркало? И что же, оно в самом деле показывает внутреннюю сущность человека? Да как вы смеете! Это бред! Вы сумасшедший, Чиварис!
- Я смею брать на себя такую ответственность, потому что единственный путь улучшить человеческое существо - вдолбить ему, что оно - далеко не совершенство... - Чиварис смотрел на агента с готовностью продолжать спор.
Аллис с интересом разглядывал тщедушного человечишку, которого одним несложным ударом можно заколотить в землю на веки веков. Такой откровенности И прямоты капитан не ожидал. Чиварис невольно напомнил ему Грима Вестена.
- Кстати, - оживился он, - почему вы ничего не говорите о Лобито? Ведь это он использует... использовал ваше изобретение!
- Вы сами сказали, что автор должен отвечать за дело рук своих, спокойно отвечал Чиварис.
- И как вы собираетесь ответить?
Чиварис прямо посмотрел в глаза сыщику.
- Считаю, что ничего вредного в этом зеркале нет. Люди добровольно идут на него смотреть.
- Ходили смотреть, - с усмешкой поправил Аллис. - Зеркала и комнаты смеха больше нет. Впрочем, и Лобито... Немой вопрос застыл в широко распахнутых глазах Чивариса, и Аллис ответил ему: - Он напился пьяный и сгорел в своем чулане.
Чиварис уяжело посмотрел на Аллиса и только покачал головой.
Капитан дал ему время прийти в себя и даже налил воды. А сам закурил сигару и посмотрел в окно.
Ему уже осточертел этот гнусный скучный город, грязный и сырой в глухую пору межсезонья. "Послезавтра я буду дома", - радостно подумал Аллис и живо представил, как в парадном белом мундире он поднимется в апартаменты шефа для доклада и, кто знает, не блеснет ли, впереди орден или продвижение по службе?
Неохотно вернулся Аллис из сладкого дурмана грез в чужой прокуренный кабинет. Он смотрел на Чивариса и не знал, что с ним делать.
- Как вы объясняете столь нездоровый интерес к вашему зеркалу? - лениво спросил он.
Вместо ответа Чиварис темным взглядом посмотрел на Аллиса и вновь надолго зашелся кашлем.
- Хорошо, вы старый и, кажется, больной человек, Исправлять вас поздно, хотя в голове вашей, несмотря на почтенный возраст, гуляет ветер. Мне не нужны ни вы, ни ваша свобода. Убирайтесь домой, - милостиво разрешил капитан. - Только оставьте у начальника полицейского участка расписку, что отныне и до скончания дней своих вы будете делать только очки. Шлифуйте свои линзы. Монотонный труд прекрасно прочищает мозги. Прощайте.
Чиварис вышел. И Аллис, решив его судьбу, почувствовал себя свободным от всех дел. Настроение у него было прекрасное. Капитан сыскной службы иногда позволял себе маленькие вольности по отношению к противнику. Небольшое, пусть даже сиюминутное великодушие неплохо поднимает тонус...
Монку пришлось долго ждать, пока, наконец, он не увидел знакомую машину Аллиеа, подъехавшую к отелю...
XXII
Почти целую неделю Фалифан отсутствовал на своей службе. Заказов не было, а от венков в жестяных цветов стало уже тесно в их мастерской. Оказавшись полностью предоставленным самому себе, Фалифан бережно распоряжался своей свободой. Поднимался в шесть утра и, после умывания ледяной водой окончательно освободившись от сна, садился за лист чистой бумаги и множил число исписанных страниц своего художественного труда.
Описывая нравы и жизнь в Ройстоне, он невольно населял свой роман людьми, которые окружали его и которых он хорошо знал. Но что самое примечательное, в большей части его сочинения присутствовал дьякон Филлинг в образе мыслей и в поступках которого нетрудно было узнать протоиерея Гарбуса.
Интерес Фалифана к этому человеку не остыл, а, наоборот, возбуждался тем более, чем больше общался он с Гарбусом. Под внешней грубостью и многословием священника Фалифан разглядел человека незаурядного, совершенно подходящего ему по духу и образу мыслей. Из всех людей, знакомых Фалифану, Tapбус был единственным человеком, который знал, что ему нужно делать, и, не жалея сил, он делал свое дело.
Это качество для Фалифана было решающим, потому что сам он всю жизнь только брал и ничего не давал никому взамен, и Гарбус был прав, называя его духовным мещанином. Вот потому так любовно выписывал Фалифаа в своем романе фигуру дьякона Филлинга, который, несмотря на мудрые и туманные словеса, был далек от благочиния и устава церкви.
Будучи судовым священником, Филлинг скитается но морям, выполняя нехитрые свои обязанности, начиная с освящения и кончая отпеванием. Но ему куда приятней было, отложив крест и кадило, весело бражничать с матросами. И вот здесь, в суровой моряцкой среде, дьячок вдруг увидел, что людям нужен не господь бог, не святые со своими бесчисленными заветами, а - Вера, Вера в высшую справедливость, в самого себя, в людей, которые живут рядом, вера во все лучшее. У всех мозги, конечно, устроены по-своему, каждый в меру собственного развития сотворил себе бога. Один поклоняется мешку, набитому деньгами, другой за своего бога принимает добро в справедливость, которые должны править миром, у третьего еще что-то... Но вера, свой "бог" есть у каждого. Филлинс" Гарбус вдруг с изумлением открыл для себя, что он, со своей "высокой колокольни", может дать людям именно ту веру, которая поможет им жить так, как подобает жить человеку - в согласии с совестью.
Запахнувшись от ветра в плащ, дьячок подолгу вышагивал по палубе и размышлял о своем предназначении. Он все больше сознавал, как тесно ему теперь о его широкими замыслами здесь, на корабле, затерянном в безбрежном море, вдали от людей. Он вернулся в Ройстон и навсегда остался на берегу.
Вот так развивалась в сочинении Фалифана судьба главного героя, и она полностью копировала судьбу протоиерея Гарбуса. Далее Фалифан описывал, как дьякон Филлинг нес свое пламенное слово людям, прововедовал веру в светлую жизнь, в справедливое начало... Но вскоре священник понял, что одним только словом мало что сделаешь. Как пробудить в человеке добро, если он нищий, обездоленный и злой? Или, наоборот, как внушить человеку любовь к ближнему, когда он на костях этих самых ближних строит свое благополучие? "Ну, сначала уравнять всех людей, дать им одинаковые возможности для жизни, - размышлял священник. - Только бы они не заснули мертвым сном в нищете духа или мнимом благополучии. Ведь любому человеку, обездоленному или преуспевающему, всегда чего-то не хватает. Люди хотят счастья и не знают, что это такое. А счастье - это когда всем кругом хорошо, и я должен способствовать тому". Неугомонный священник не стал ждать, когда его прихожане невесть откуда получат все, что подобает иметь человеку - равенство и свободу. Подоткнув полы рясы, Филлинг сам пошел через пустыри и хлябь к жилищам горожан...