А может, еще за что-то, но и что из этого вышло? Детский лепет, сумасшедшая выходка. Никто ничего не понял.
Стиснув зубы от отчаяния, от собственной слабости, Монк поклялся отомстить Ройстону за смерть старика. Это решение придало ему сил, он быстро успокоился и уснул.
VII
На следующий день Монк явился в редакцию газеты собранным и невозмутимым. В коридоре он столкнулся с редактором Гарифоном и бодро, даже чересчур бодро, приветствовал его. Заслышав голос Монка, как из-под земли появился Сильвестр. Он громыхал свежим номером газеты, как листом железа, вышел его бессмертный репортаж со стадиона. Монк сделал вид, что уже читал его, и даже кивнул головой, якобы в знак одобрения, но свое спокойствие тут же утратил.
Слепая ненависть ко всему миру вновь с прежней силой аакипела в нем, и он готов был растерзать сейчас любого.
Кто знает, во что бы все это вылилось, но, к счастью, Сильвестра куда-то позвали, и Монк в немой ярости вашел в свой кабинет. Здесь он выпустил на волю свои чувства, и так пнул ногой стол, что чернильный прибор завалился набок и густая жижа чернил залила коленкоровую столешницу. Монк смотрел на глянцевое фиолетовое пятно, и ему показалось, что это не отмщенная кровь Бильбо. Чернильная лужа причудливо вастыла перед ним, как напоминание - действуй.
Монку хотелось взорваться бомбой, разразиться грозой, написать такую статью, чтобы швырнуть людям в лицо жестокую правду о них самих. Нельзя жить припеваючи на этой грешной земле, нельзя быть глухим к чужой беде. Много сил нужно положить, чтобы жить не только для себя. И вдруг Монка озарило: а ведь Бильбо, будучи тихим добрым стариком, ничего не делал. Прозябал на "Глобусе" и ждал невесть чего. И только когда понял, что его время, жизнь его уже позади, вот тогда-то и пошел он добровольно на плаху. Отсюда - вывод: надо жить в своем времени. Или приспособиться к окружающему миру... В море все они и Бильбо жили вне времени. Когда земля призвала их, Бильбо не сумел приспособиться. Он умер.
Как и отец... Но Грим Вестей нашел свой удел на берегу. А я, я нашел?..
Монк смотрел на засыхающее пятно чернил и не слышал в себе ответа на такой важный вопрос.
Опустошенный и разбитый, Монк поднялся из-за стола. Надо было куда-то идти и что-то делать. Сейчас только ноги правили всем его существом, и он шел неведомо куда.
Некоторое время он был погружен в какой-то болезненный тяжелый сон и очнулся лишь тогда, когда увидел себя в том нищем квартале, где его однажды приняли за страхового агента. И опять те же любопытно-настороженные взгляды из сырых подворотен. Чтобы укрыться от этого враждебного внимания, Монк поспешно завернул куда-то в закоулок, прошел мимо длинного ветхого забора и, нащупав в кармане блокнот, будто спасительное оружие, не отдавая себе отчета, толкнул первую попавшуюся дверь.
Он сразу же окунулся в темноту, налетел на какието ящики, поскользнулся - по полу были разлиты помои. На весь этот шум никто не подал голос, не вышел навстречу, и Монк в растерянности стоял на пороге комнаты, удивляясь, почему летом, среди бела дня здесь такой мрак.
Монк шагнул еще и, приглядевшись, в скупом свете, пробивающемся с улицы сквозь закрытые ставни, увидел нечто похожее на кровать, рядом - пустой фанерный ящик, приспособленный под стол. На крова ги под грудой тряпья зашевелилось что-то живое. Монк приблизился еще на шаг и сначала увидел костлявые пальцы, беспокойно перебирающие край одеяла, а потом - бледное лицо старика с запавшими щеками, все заросшее длинными седыми волосами.
Старик что-то промычал, дернулся раза два, порываясь встать, но безуспешно. Судороги пробежали по его телу, он вытянулся и затих, закрыв глаза. Монк, перепугавшись, что бедняга грешным делом помер, ухватил сухую руку, и тут вдруг старик беазвучно заплакал.
- Как вас зовут? Кто вы? Где люди? - бормотал Монк глупые вопросы и не знал, что делать.
Старик, брызгая слюной, бормотал какие-то проклятья. Сквозь несвязный строй слов Монк разобрал, что в доме через дорогу живет такая-сякая дочь старика и что у дома того желтое крыльцо. Несчастный еще чтото пролепетал и указал взглядом на стол. Монк разглядел на ящике кастрюльку с жирной холодной похлебкой, курительную трубку и жестянку с табаком.
- Еда? - спросил Монк дрожащим голосом, потому что до сих пор не мог прийти в себя от всего этого ужаса.
- Табак, - скрипнул зубами человек, и Монк поспешно стал набивать трубку, брезгливо косясь на кастрюлю с едой.
Табак был самый дешевый, и старик чадил вонючим дымом, от которого разламывались легкие. Монк почувствовал приступ дурноты и уже был не в силах больше слушать хриплый бред мученика, заживо погребенного в прекрасном курортном городе Ройстоне.
Репортер курортной газеты поскорее выбрался на улицу. Там, под ярким солнцем, ошалевший Монк пил теплый и свежий воздух лета и решал, что же делать дальше. И тут он увидел дом с желтым крыльцом, о котором говорил старик. Точнее, это был не дом, а такая же хибара, как и все здесь, вот только что крыльцо...
Решив выяснить все до конца, Монк быстро стал пересекать улицу. За минуту короткого пути он собрался с мыслями, отбросил прочь всяческие сомнения и решил действовать официально и решительно, как и подобает репортёру. Цель была одна: заклеймить тех людей, которые заживо похоронили старика.
И тут Монк понял, что ему, после истории с ограблением священника, во второй раз повезло. В его руках был именно тот случай, когда можно заявить о себе ярко и даже несколько скандально и написать честный репортаж, в полном согласии с собственной совестью.
V
Стук в дверь был громким и властным. Открыла худая старуха с треугольным морщинистым лицом, но Монк тут же увидел, что ошибся. Хотя волосы, убранные под косынку, вылезали на лоб седыми прядями, но под выцветшим халатом угадывалась еще крепкая фигура женщины лет пятидесяти.
Узнав, кто такой Монк и зачем он пожаловал, женщина раскрыла дверь шире:
- Проходите.
Следуя за хозяйкой в дом, Монк думал увидеть грязную нищету и запустение - верных спутников опустившихся и убогих людей. Но в светлой комнате было чисто, опрятно и даже уютно. Веселые шторки на окнах, пузатый диван у стены, накрытый мягкой тряпицей, три большие кровати по углам, аккуратно застеленные. Посреди комнаты, за длинным столом, сидели девушка лет шестнадцати и двое мальчиков, один - почти подросток, другой - лет десяти-одиннадцати. Посредине стола дымилось блюдо с кашей. Еще были хлеб и кувшин молока. Вот и вся трапеза.
Монк вспомнил убогую конуру старика, засаленную кастрюльку на ящике и ощутил в себе первые признаки скрытой ненависти к этому благочинному семейству. Чтобы не выглядеть глупцом, пришедшим учинять скандал, Монк держался нейтрально и даже пытался улыбаться. Его позвали к столу, но он вежливо отказался и разглядывал с порога умытых и причесанных детей, хозяйку, рано постаревшую, и жаждал только одного - чтобы как можно скорее снять с этих людей благолепие, чтобы все они тут же, на месте, казнили себя за бездушие и жестокость.
- Я был у вашего старика... - сказал наконец Монк и замолк с приговором во взгляде.
Дети за столом по-прежнему приветливо смотрели на гостя, а женщина, вздохнув, принесла стул к дверям и велела Монку сесть. Монк стал догадываться, что история с одиноким стариком намного сложнее, чем он предполагал, и что не черствость и бездушие правят людьми, которых он сейчас наблюдал, а нечто другое.
- Ешьте без меня, - повернулась к столу женщина, а сама села напротив гостя. - Я буду говорить при них, - предупредила она репортера, - тем более мне нечего таить, дети все знают...
Дочь старика говорила негромко, голос ее звучал ровно, но Мои к почувствовал в нем скрытую боль. Он приготовил блокнот в карандаш. Но разговор получился такой, что не пришлось записывать. В памяти и без того хорошо уместился невеселый рассказ женщины.
Рано овдовела, потом вечная нищета и неустанный труд с утра до ночи. Нанималась к разным людям на любую работу, лишь бы поднять детей, поддержать отца. Он уже тогда начал болеть. Сначала думали - старость, а оказалось хуже - болезнь души. Другими словами, старик стал полоумным. Он много пил, проматывая за день-два свое жалкое пособие по старости, я потом клянчил деньги у дочери. Ему трудно было отказать, потому что он грозился поджечь дом, убить ее и внуков.