На рассвете, возбужденный лихорадочным трудом и ничуть не уставший, Монк поставил последнюю точку. Он вышел на кухню, напился воды из ведра, потом снова вернулся к столу и, прочитав написанное, с удивлением заметил, что ничего поправлять и переписывать не надо. Слова легли четко, компактно, как патроны в обойме, и каждое било в цель.
Как никогда прежде, спешил сегодня Монк в редакцию. Он то и дело ощупывал карман - не обронил ли статью. Ранний морской ветерок развевал его волосы, освежал лицо, и он вновь чувствовал себя сильным, и рядом с ним гордо шествовали незримые спутницы - Надежда и Уверенность. Так было уже однажды, когда хмурым слякотным днем Монк бодро вышагивал на Биржу свободного труда. Он забыл про урок, который получил в тот раз от жизни. Сейчас Монк опять был молодым, а потому всемогущим. Главное, чего он хотел, - помочь людям, облегчить их страдания, изменить существующий порядок вещей. Монк понимал, что теперь наступил подходящий момент доказать Гриму, что он не болтун.
Его воображение рисовало последствия выхода в свет статьи: состоится экстренное заседание муниципального Совета, приедет правительственная комиссия, дачнется разбирательство... Его статья наделает много шуму и взбудоражит весь город. Вот тогда он будет на коне, тогда он утрет нос этим продажным писакам и Сильвестру в первую очередь.
Без робости вошел он к редактору в кабинет в со значением положил перед ним свой труд.
- Что это? - вскинул голову редактор и удивленно посмотрел на Монка.
- Здесь то, что надо. Из самых первых рук, прочитайте, - стараясь быть спокойным, сказал Монк и торжественно удалился.
У себя в кабинете он затих в ожидании, что его скоро позовет шеф. Несколько раз трезвонил телефон, но Монк не поднимал трубку. Ему не хотелось распыляться. Он готовился к самому нелицеприятному разговору с редактором и подбирал доводы, согласно которым его статья должна была как можно скорее увидеть свет.
Время шло, но его не звали. Монк уже волновался, удивляясь такой нерасторопности редактора. Только в середине дня в кабинет заглянул рассыльный!
- К шефу!
Наконец-то!
... Заметно волнуясь, Монк предстал перед начальством. Гарифон читал полосу завтрашнего номера газеты и не замечал Монка. Тот терпеливо стоял, ожидая знака внимания. Редактор поправил какое-то слово и принялся читать дальше. Тогда Монк без приглашения сел в кресло. Гарифон, по-прежнему пробегая глазами строчки, спросил, будто обращаясь к самому себе;
- Мне интересно знать, подготовлены ли письма к печати?
Не получив ответа, он сверкнул глазом на Монка.
- Да, письма, те самые, что я давал тебе на прошлой неделе?
Монк молчал, потому что писем никаких ему не давали, и это была обычная причуда Гарифона - когда надо было придраться, он выдумывал всякую ерунду.
- Я их дал на прошлой неделе! - разъярился редактор. - Времени у тебя было достаточно. Вместо того, чтобы работать, ты приносишь мне какую-то чушь, - он потряс статьей. - Я прочитал этот бред.
- Это не бред, - сдержанно и твердо сказал Монк. - Это правда.
Редактор с ужасом и удивлением посмотрел на Монка, будто у того вдруг отпали уши или на голове вырос кактус.
- Пока я не вышел из себя... Пока я не вышел из себя, - шипел редактор, сминая листки, исписанные почерком Монка. - Забери эту глупость! - протянул он бумажный ком. - И никому никогда больше не показывай это. А если хочешь работать у нас и дальше, советую постоянно помнить, как называется наша газета.
Монк принял отвергнутую статью спокойно и молча.
Он научился держать себя в руках, он будет биться до последнего.
- В Ройстоне ежегодно отдыхает тридцать тысяч курортников. Тридцать тысяч! - назидательно поднял палец Гарифон. - На пляж завезли песок с тонизирующими, стимулирующими препаратами... А ты тащишь такую грязь... Все, наш разговор окончен. Иди работай.
Монк не уходил. Он сидел в кресле и улыбался.
- Вы успокоились, Гарифон? А теперь давайте говорить. - Монк принялся расправлять скомканные страницы.
Редактор при этом застыл в самой неестественной позе, будто его гвоздем прибили к спинке стула. От приступа бешенства он не мог выдохнуть и наконец гаркнул что есть силы:
- Вон! Вон отсюда!
И Монк понял, что проиграл, что все его доводы и аргументы, мольбы и требования власть имущий шеф перечеркнул резким, как росчерк пера, словом. Но он еще на что-то надеялся, распрямляя измятые листки у себя на коленях. Когда он поднял на редактора глаза, он увидел, что Гарйфон справился с собой и успокоился. В груди тревожной птицей шелохнулась надежда - а вдруг? Гарйфон вдруг доверительным тоном заговорил:
- У меня, дружище, есть для тебя задание. Газете нужна притча про комара, который летал по лесу, шумел, звенел, порядком всем надоел и его в конце концов прихлопнули. Напиши в завтрашний номер. У тебя получится.
Если бы сейчас Гарйфон рассмеялся, Монк разбил бы ему голову, вырвал последний глаз, перегрыз бы горло, но лицо у шефа было серьезным, и лев, проснувшийся в Монке, вновь улегся на подстилку. В руках хрустнула бумага. Монк молча вышел из кабинета.
IX
Когда Монк, непонятый и униженный, покинул кабинет, редактор незамедлительно вызвал своего заместителя и поручил ему особо тщательно контролировать статьи и репортажи Монка. "Он слишком много о себе понимает", - сказал редактор, и это был почти приговор. Это значило, что при малейшей словесной неточности, какой-либо сомнительной мелочи или просто согласно предубеждению всякая статья будет возвращаться Монку бесчисленное количество раз. Он станет нервничать, переживать, отчаиваться, сомневаться в своих способностях к писанию и в конце концов должен либо пасть в ноги с повинной, либо взять расчет.
Приняв решение по поводу нового, но такого строптивого репортера, редактор походил по кабинету и, взглянув на часы, увидел, что подошло время обеда.
Он достал большой бутерброд с ветчиной, налил доверху стакан вина. Закусывая, Гарйфон принялся разбирать свежую почту. Его всегда интересовали чужие голоса, запрессованные в плоские конверты. Пожелания, обиды, протесты, жалобы или благодарственные послания - все это был живой глас читателя, и подчас какой-то неведомый корреспондент озадачивал редактора или веселил его, а порой давал повод для появления в газете "гвоздя", и тогда типографский листок "Бодрости духа" ходил по рукам и буквально зачитывался до дыр. Но такие случаи бывали все-таки редко.
Тарифен, жуя бутерброд, наугад вскрыл голубой конверт с блеклой маркой. Усмиряя азарт и любопытство, редактор не спеша стал разбирать угловатый вычурный почерк. С первых же строк Гарйфон скривился - писал какой-то контуженный полицейский и, видно было по всему, собирался жаловаться. Жалоб редактор не любил, но письмо все же не бросил и, вытирая сальные пальцы о листки, лениво читал. Полицейский сообщал, что в результате контузии несколько лет назад почти лишился зрения, но не так давно ему встретилась девушка по имени Икинека и сказала, что попробует сделать ему подходящие очки и таким образом, может быть, избавит его от тяжелого недуга.
"Пособие по инвалидности я получаю неплохое, - сообщал отставной блюститель порядка, - но мне все же очень хотелось вернуть полноценность зрения, и, не спрашивая о цене, я согласился, хотя и мало надеялся, что девушка чем-то поможет. Но каково было мое удивление, когда через неделю я получил замечательные очки, в которых стало возможно читать и в которых сейчас пишу это письмо. А раньше я едва мог различать предметы на своем столе..." Гарифон прервал чтение, широко зевнул, открыл тумбу стола и, как всегда, на слух безошибочно отмерил в стакан нужную дозу. Сделав три крупных глотка, он снова уткнулся в листок. "...К моему удивлению, эта девушка, по имени Икинека, отказалась взять от меня хоть какие-то деньги, объясняя, что случай мой тяжелый и редкий и ей интересно было работать. Такой оборот дела меня насторожил. Всю свою жизнь я боролся со злом, видел различные его формы и проявления и теперь безошибочно определил, что меня пытаются каким-то образом обмануть. На моем организме, по-моему, проводят оптические или медицинские оцыты, потому что, еще раз повторяю, никогда и никакие очки мне не помогали. Таким образом, я, пожилой, заслуженный, больной человек, оказался игрушкой в руках авантюристов, и меня одолевает смутное беспокойство, что очки эти, полученные бесплатно, вроде как подарок, принесут мне хлопоты и несчастья. Зло скрывается в данном случае под маской добра, и я прошу вас заклеймить позором в своей газете таких авантюристов и шарлатанов, которые своим "бескорыстием" заставляют тревожиться и не спать ночами честных людей".