Он думал о том, что всемогущий рок недугами и всяческими невзгодами пробуждает человека от долгого и безмятежного прозябания, но обычно бывает уже поздно что-либо изменить или наверстать в жизни - слишком тяжким бременем лежат годы, растраченные впустую, и никак не выкарабкаться из-под этого нагромождения дат, событий, волнений и тревог, которые издали кажутся уже не такими значимыми и важными.
И трудно выпрямиться в полный рост и сказать то главное слово и сделать то необходимое и важное, ради чего рождается человек.
Крокен захотел вспомнить прожитые годы, что-то яркое и значительное в своей жизни, но ничего не приходило на ум. Все какая-то суетная беготня по лестнице вверх, к должностям и чинам, нужные и ненужные знакомства, пожатья неверных, но могущественных рук, фальшь улыбок и прогулки в кулуарах "под локоток". Биржа - это предел, потолок. Крокен понял это давно и знал, что оставшуюся жизнь придется довольствоваться достигнутой высотой. Что ж, и этого нужно было добиться. Представлять муниципальную власть, быть главным работодателем в городе - не так уж мало. Пять лет на этом месте, но скучно, скучно! Каждый день идут, требуют, хотят, просят. Он тасует этих просителей, как карты в колоде, а выигрыша все равно нет. Еще никто не пришел к управляющему Биржей свободного труда не просить, а просто поблагодарить, сказать, что он доволен и счастлив, и ему больше не нужно никакого другого, даже тысячу раз при208 влекательного занятия. Так оно и есть, человек существо ненасытное, беспокойное, прожорливое по части благ земных... Хотя нет, не все... И Крокен вспомнил в подробностях, будто это было вчера, одну встречу, когда оборванный юный наглец тряс его за лацканы и ушел ни с чем, гордый и непобежденный, хотя ему-то, наверное, ой как недоставало самых скромных материальных средств. "Я мог ему помочь, но не стал слишком много непокорности, самоуверенности было в нем. Хотя и я, конечно, пересолил, бил по самым слабым местам... А может, это тот самый человек, которому я должен, обязан был помочь? Ведь держу же я в памяти до сих пор его имя - Монк. А почему бы я нет? Честный перед самим собой человек достоин и человеческого существования. Нужда - плохой союзник для чести и совести. Нет, Крокен не такой уж сухарь и эгоист, творить добрые дела мы еще не разучились..."
XIII
Жизнь Монка сделала круг и вновь замкнулась в четырех стенах его дома. Все тот же старый диван с певучими пружинами тешил его одиночество, но теперь он уже не был колыбелью для юношеских грез. Вывеска Биржи свободного труда оказалась обманчивой, сотрудничество с тайной полицией, так хитро замаскированное Аллисом под марку прогрессивной организации, обманчивые перспективы журналистской деятельности - все это подорвало дух и жизненные силы Монка. Взгляд его притух, а тонкие белые пальцы часто переплетались между собой и поддерживали подбородок своего хозяина, сидевшего в такой созерцательной позе долгие часы. Но было бы ошибочно полагать, что он мучительно размышляет о жизни, думает, куда идти и как жить дальше. Равнодушие, хандра, апатия правили сейчас всем существом Монка, ничего ему не хотелось делать, пробовать. Думать - и го было лень. Да и что мог Монк прибавить к тому, что все его благородные помыслы, светлые устремления, радужные надежды растаяли, как утренний туман. Он никому не помог, не облегчил ничьих страданий, и выходило, что вообще свою молодую жизнь он прожил пусто и никчемно. Бывают, к сожалению, такие моменты, когда жизнь как бы начинается заново, будто и не было ничего...
Монк давно перестал заводить часы в доме, ел и спал, не разбирая, какое время суток - день или ночь.
И это было нормально, потому что позади были кошмарные месяцы взлетов и падений, а впереди простиралась черная пустота неведения. Монк отчетливо сознавал, что жизнь не приняла его таким, каким он был или хотел быть, и выбросила из своего течения, как ненужный мусор. Он понимал, что существует на земле чисто условно, и полагаться на какое-то чудо, которое вернет его к жизни, в высшей степени наивно и глупо. Разуверился он и в дружбе и не надеялся, как прежде, на душеспасительные беседы с Фалифаномг тот выписывал ему правильные, но, увы, бесполезные рецепты.
Единственным местом, где находил Монк отдохновение для своей израненной и больной души, было кладбище. Здесь, возле могил родных ему людей - матери, отца, Икинеки, - обретал он временный покой, но спасительная истина не открывалась ему и в этом священном месте. Ничего, кроме отчаянной жалости к самому себе, не ощущал он, возвращаясь с пустынного брега небытия.
Однажды, будучи на кладбище, он заглянул в церковь. В холодной тишине гулко отдавались его шаги.
Вместо ожидаемого пения или молитв Монк застал вдесь сторожкую тишину, которая словно чуткий барабан внимала каждому звуку, многократно усиливая скрип его башмаков и шорох одежды. В этой величественной и торжественной тишине божьего храма, под человечными взглядами святых, трепетно вдыхая подслащенный ладаном воздух, Монк почувствовал себя беззащитной козявкой, заблудшей овцой. Он отыскал укромное место, опустился на колени и надолго застыл в этой позе отчаяния и смирения, мысленно прося бога внять ему, осенить, утешить или проклясть и осудить на вечные муки или скорую смерть. Но ничего не произошло. Блаженные лики святых все так же с пониманием и состраданием смотрели на него и стали вдруг отвратительны своими бескровными губами, редкими бородками на чахоточных скулах.
Монк устыдился своей слабости, решительно поднялся и с облегчением подумал, что хорошо, что его никто не видел. Выйдя на яркий свет дня, он был ослеплен буйной зеленью листвы, в уши ударила нескончаемая мелодия птичьих голосов, каких-то неясных звуков, которые сопутствуют жизни на земле. И в этом контрасте между чуткими сводами храма, темными изображениями святых и такой бесшабашной, такой очевидной сутолокой дня Монк, как никогда прежде, ощутил себя причастным к миру живых. Ему страстно захотелось жить, хоть как, с любым грузом на душе, но жить, чтобы слушать вот этих невидимых птиц, смотреть в голубое небо и надеяться на лучшее. Какое оно, это несбыточное лучшее, - неизвестно. Но все, наверное, так и живут, надеясь завтрашний день увидеть более ярким и удачливым. "Будем жить", - усмехнулся Монк, и эти два расхожих слова наполнились сейчас для него смыслом и стали руководством к действию. Монк чувствовал, что с этим вкусом к жизни к нему возвращаются силы для продолжения трудного похода по большой и вовсе не такой круглой для маленького человека земле.
XIV
Отлаяли свое собаки, смолкли шаги прохожих. Рой стон засыпал. С каждым погашенным окном сон этот становился все крепче. Луна не угадывалась на черном небе. Невидимые тучи поглотили звезды, весь небесный свет, и оттого границы города нескончаемо раздвинулись в бесконечности ночи. Даже море в эту душную ночь тревожно угасло, будто зеркало, завешенное черным платком. Сверху обиталище людей - Ройстон - едва угадывалось по тому немногому свету, что пробивался из окон на землю, и звуки еще изредка всплывали в жирной темноте, но становились все реже и слабей. Наконец последний шорох утих, и тогда с высоты на город невидимой птицей опустилась тишина.
В эти часы ночного забвения по мертвым улицам шла Синявка. Она делала последний обход Ройстона, похожая на гонца с того света с клыкастым дьяволом возле ног.
Старуха привыкла к Ройстону, к насмешкам и настороженным взглядам. Все это она терпела не потому, что здесь ей нравилось что-то другое. Разве может Судьба что-либо выбирать? За долгие годы скитаний она все больше понимала, что из всех живущих сегодня людей она вряд ли найдет того единственного человека, который ей нужен и которому нужна она. Кругом похожие друг на друга люди, думающие о хлебе насущном, озабоченные тем, чтобы не так плохо и скучно жилось, и стремящиеся к покою. Зачем таким вспоминать о судьбе? Только отчаяние, боль, обида на все человечество или другое какое потрясение могут натолкнуть человека на последний отчаянный шаг - уповать на судьбу, ждать ее, искать... Такие люди время от времени появляются на грешной земле. Они хватаются за любую спасительную надежду, мучаются, ищут, хотят приподняться над действительностью, перевернуть свою жизнь, но у них уже нет сил что-либо сделать во имя спасения своего. Таким был старик, от которого пахло морем. Он единственный, кто пришел к ней в Ройстоне за спасением, поверил в ее силу и правду. Но он чуть-чуть не дошел до нее, всего полшага.