И тут он живо вспомнил вещее зеркало в павильоне Лобито. "Что-то надо делать, что-то надо, так дальше нельзя!" - кричало все существо мастера погребальных принадлежностей.
Дома первое, что Фалифан сделал, - бросил свои рукописи в огонь. Без жалости смотрел, как сорят, скручиваются на пламени исписанные листки. На умирающей бумаге жили фантастические идеи, красивыз люди, каких нет и не может быть на проклятой земле...
- Анафема! Все к чертям! Чушь, чушь!.. - нервно выкрикивал Фалифан свои проклятья, вороша кочережкой в печи. Он хрипло смеялся и со слезами на глазах смотрел, как полыхает бумага в печи и как превращается в пепел вся его прежняя жизнь.
XVI
Гарбус неспроста был озабочен, когда назначал Фaлифану встречу. Последнее время он много думал, и задуматься над чем - было.
Сейчас, в разгар лета, в Ройстон прилетели ветры грядущих перемен. На белых крыльях газет в город на морском берегу дошли через перевал скупые вести о том, что в стране что-то назревает. Из туманных статей обозревателей протоиерей понял, что наряду с республиканцами и демократами, которые довольно мирно делили власть в парламенте, в стране появилась еще одна сила - "Союз труда". Эта организация опиралась на рабочие профсоюзы в больших городах, но главный козырь "Союза труда" был запрятан в лесах, где из отчаявшихся и задавленных нищетой рабочих и батраков формировались вооруженные подразделения нa случай, если придется вести партизанскую войну с правительственными войсками. Газеты, правда, утверждали, что "жалкая группка вооруженных людей не что иное, как банда анархистов", но старый священник сразу понял, почему нынешнему гнилому правительству выгодно повстанцев называть бандитами - чтобы не будоражить народ, который мог бы вступить в борьбу под новым знаменем. Да, было над чем задуматься...
Расставшись с Фалифаном у кладбищенских ворот, Гарбус надолго затворился в своем кабинете. Он самым дотошным образом изучал газеты, просматривал старые записи в тетрадях. Иногда протоиерей подымался из-за стола и подолгу расхаживал из угла в угол. Ему нужно было многое взвесить, чтобы принять решение.
Так прошла ночь. Когда за окном дружно грянули птичьи голоса и солнце пригрело первым лучом землю, протоиерей погасил лампу и тут же услышал возле дома знакомую поступь.
...Фалифан, похоронив в пламени печи свое настоящее и свои надежды на будущее, думал, что ему лучше будет затвориться в себе, отойти еще дальше от людей и в одиночку перетерпеть боль души, свое перерождение. Но отчего-то, наоборот, хотелось поделиться с кем-нибудь пережитым, потому что Фалифан чувствовал себя в высшей степени растерянным. И это была не та растерянность, какую испытывает путник у развилки дорог. Это была растерянность заблудшего. Он вспомнил требовательное приглашение протоиерея и подумал, что даже если бы Гарбус не звал его, он все равно бы пришел к нему. Фалифан кое-как дождался утра.
Не стесняясь столь раннего часа, Фалифан поднялся по истертым ступеням одинокого жилища протоиерея и поднял руку, чтобы постучать в дверь, но она отворилась сама, и Гарбус буквально втащил Фалифана в дом.
- Что за нетерпение такое? - испуганно пробормотал Фалифан.
- Ты назвал хорошее слово, сын мой. Нетерпение! Да, да, именно нетерпение...
Священник суетливо подталкивал в спину гостя, н они очень скоро миновали прихожую, залу и оказались в кабинете протоиерея. Гарбус усадил Фалифана на стул, а сам остался стоять, и это немного смущало раннего посетителя. Фалифан оглядывал кабинет, в котором бывал прежде не раз, но сейчас здесь все казалось чужим и непривычным. На столе вместо стаканов и бутылок лежали большим слоеным пирогом газеты. На стене появилась карта страны.
- Я отчего-то не хочу сегодня изъясняться высоким стилем, - просто сказал Гарбус. - Наверное, потому, что решил поменять ремесло.
Сказал он это так буднично и спокойно, что Фалифан вытаращил глаза на человека в рясе, с тяжелым крестом на живбте, с желтой бородой и длинными патлами. Ему показалось, что Гарбус либо пьян, либо выжил из ума, если смог произнести такие чудовищные слова.
Протоиерей ухмыльнулся, почувствовав недоверие и скрытую насмешку своего молодого друга, и согласно покивал головой мол, давай, удивляйся тому, что несет на старости лет святой отец. И тогда Фалифан поверил. Он долго молчал, огорошенный признанием Гарбуса о своем самоличном отстранении от службы.
- Какое удивительное совпадение, - разжал, наконец, губы Фалифан. - Я сам вчера получил от жизни такой удар по мозгам, что сомневаюсь, осталось ли что-либо еще в моей голове.
- Не осталось, а обновилось, - захохотал протоиерей, и от этого смеха Фалифан вдруг почувствовал такой прилив сил, будто получил желанную похвалу.
Путаясь в словах, он спешил облегчить душу.
- Я понял, что, заботясь о насыщении своего духа, жил до преступного безучастно и холодно. Вот вчера я способствовал насилию. Да, да. На моих глазах обидели ребенка, унизили человека. Быть может, даже убили в человеке человека. А я стоял в сторонке. Стсял и молчал...
Гарбус внимательно слушал и с недоверием разглядывал Фалифана. Он не мог понять, как этот гордец с холодным рассудком и остывшим сердцем вдруг смоп посмотреть на свою жизнь другими глазами и признать, что жизнь эта была ничтожна и никчемна.
- О-хо-хо, - вздохнул Гарбус, опускаясь в крео ло, когда Фалифан умолк. - Так что же тебя осенило такое? Уж не Провидение ли Господне?
- Нет, - оживился Фалифан. - Господь здесь ни при чем. Обыкновенный детский башмачок. Обыкновенный, суконный, со стоптанным каблуком...
Фалифан с необычным для него жаром принялся в подробностях рассказывать о вчерашнем уличном происшествии. Гарбус, согласно кивая головой, слушал и отмечал про себя, что глаза сегодня у Фалифана светлые и чистые, без привычной пелены надменности и равнодушия. "Это добрый знак, - подумал священник, - значит, он поздоровел душой..." Гарбус ни разу не перебил путаный и сумбурный рассказ Фалифана и, только когда наступила тишина, сказал:
- Вот видишь, мой друг, как неплохо все-таки жить. Какой-то случай, мгновение по сути, и ты приобрел великую драгоценность - Прозрение. Так что мы с тобой, считай, богачи...
- А вы?..
- Я...
Гарбус надолго замолчал, не зная, как рассказать о том, что он передумал за эту. короткую ночь. Всю жизнь нес он людям веру в лучшее, словом Господним пытался помочь им жить, наставить на путь истинный заблудшие души. Но вера должна давать человеку силы, а Гарбус видел, что силы этой у людей не прибавлялось от его проповедей. Слово всевышнего должно зажигать душу, но в жизни своей прихожане не обнаруживали пламень сердца. Он даже не мог вспомнить точно, когда слово Господне стал подменять своим жарким и праведным, шедшим от боли за людей, от любви к ним. Но и это мало что дало. И в конце концов Гарбус понял, что слово - зажигающее, гневное, обличающее, справедливое, утешающее - нынче мало что значит. Говори не говори, а слабую душу не сделаешь сильной, голодного - сытым, плутоватого честным, признал протоиерей и подвел невеселый итог: у людей нет главного надежды на будущее. Что ждет их, куда идут они серой толпой по земле? Неужели только к собственному благополучию и достатку? И вот теперь из газет Гарбус с радостью обнаружил эту новую силу в стране, которая хотела своими путями добиться того, чего жаждал всегда протоиерей - справедливости, равенства и братства людей.