— Меры предосторожности? — уточнил Курт; тот вздохнул:
— Кое-что. Сам понимаешь, нагнать сюда армию — это тоже не дело. Собственно, лишними бойцами я особенно не запасался — все та же стража, что и прежде, только смотрят внимательней; из новых людей — исключительно принцевы телохранители. Их, как я уже говорил, пятеро. Двое всегда в его комнате, трое всегда при нем, куда бы он ни шел.
— И на тренировках?
— Там в первую очередь.
— Опасаются, что ты ненароком свернешь парню шею?
— Если ты намеревался породить остроту, Гессе, попытка была неудачной, — серьезно ответил инструктор. — Мне попросту сказали это открыто. Среди тех троих неизменно наличествует их старший, и он следит за мною так, словно я любую минуту только и думаю, как бы этак посподручней выпустить наследнику кишки. После первых пары недель меж нами едва не дошло до рукоприкладства — он дергался и кидался на меня с порицаниями всякий раз, как августейшему отпрыску перепадало по августейшей макушке или по иной какой августейшей части тела. Едва сумели уладить миром; но и по сю пору, стоит лишь мне замахнуться сильней обыкновенного или угодить по драгоценному господину принцу крепче, нежели обычно — он дергается, будто укушенный. У меня от его содроганий у самого neurostenia развилась, веришь…
— Не верю, — отозвался Курт убежденно. — Тебя к нервному срыву может привести разве что внезапный Апокалипсис, да и то лишь в случае, если кто-то из всадников будет сидеть в седле не по уставу… Имя.
— Ульбрехт фон унд цу Редер. Барон.
— «Унд цу», — повторил Курт, покривившись. — Самомнение наверняка выше Вавилонской башни… Еще одна проблема. Господа рыцари народ в общении пренеприятный.
— И вы бесспорно правы, господин фон Вайденхорст, — с подчеркнутой едкостью подтвердил Хауэр. — Думаю, со мною согласятся еще многие.
— Мой чудный характер есть последствие общения с добрыми христианами, населяющими нашу державу, а мое внезапное рыцарство — лишь императорская прихоть. А вот наследные титулоносцы это, как правило, заносчивые сукины дети. Наверняка еще возьмется учить тебя, как правильно махать мечом, а меня — как держать факел.
— А неплохо б, — заметил инструктор. — Я уж отчаялся одолеть твою треклятую пирофобию; и, боюсь, вскоре готов буду принять помощь в этом деле хоть от самого Вельзевула…
— Ай, — проговорил помощник многозначительно, и Хауэр беспечно передернул плечами:
— Ну, так прикончить его после этого никто не помешает.
— Вы знаете, как убить военачальника демонов?
— Я — нет, но ты наверняка что-нибудь порекомендуешь, иначе какого рожна ты торчишь в тайных макаритских библиотеках месяцами? Должен же быть от этого хоть какой-то прок… Нет, Гессе, — уже серьезно возразил инструктор. — Чего нет, того нет. В мою работу он не лезет, с советами не мешается и титулом перед носом не размахивает.
— Уже легче.
— Сможешь оценить это сегодня же, — улыбнулся Хауэр столь приветливо, что противно заныли зубы. — Ближе к полудню у меня намечено плановое избиение наследника на плацу; и я буду не я, если он не захочет перед тобою выставиться, показав, чему сумел научиться. И наверняка пожелает увидеть в действии тебя.
— Альфред, я не нянька, — поморщился Курт раздраженно. — И не придворный лицедей.
— Если Конгрегация прикажет — станешь бабкой-повитухой. Всё, Гессе. Можешь почитать, что это очередная система тренировок, измышленная моим воспаленным извращенным рассудком; будешь обучаться тому, как взять себя в руки, не переломить хребет императорскому телохранителю и не послать к драной матери императорского наследника… Я зайду через полчаса, — сообщил Хауэр непререкаемо, поднявшись и мельком бросив взгляд в окно. — Оба должны быть бодры, веселы и преисполнены радушия.
На всем пути до комнаты наследника Хауэр говорил, не умолкая — тихо, но четко, перечисляя все то, чего в присутствии Фридриха фон Люксембурга и его телохранителей не следует делать. Не задаваться… не нарываться… не фамильярничать… не выражаться… не говорить, не смотреть, не дышать. Бруно молча внимал, лишь порою вздыхая и послушно кивая; Курт же, хотя и касалось все это в первую очередь именно его, слушал рассеянно, решая довольно серьезную для него внутреннюю проблему.
Угодив в академию из рядов немалой армии беспризорников, вместе с требуемыми идеями, знаниями и умениями будущий майстер инквизитор впитал и мысль о том, что прежняя его жизнь была греховной, а вечная злоба на мир — ложной. Сейчас он даже мог сказать, когда именно пришло это осознание — пришло вдруг, разом. Курт не помнил в какой именно день месяца это случилось, однако все события того вечера помнились четко.