— Стало быть, — тихо произнес кто-то, — если мне приходится переходить к крайним мерам, это будет означать, что я жертвую милосердием в пользу справедливости?
— Да, — кивнул Курт. — И это останется на вашей совести. До конца ваших дней.
— Майнц говорит…
— Майнц не идеал, — оборвал он; взгляды напротив стали удивленными, и Курт вздохнул, пояснив: — Альберт Майнц, вне всяких сомнений, великий человек, и его труд, безусловно, переворотный без преувеличений. Он меня многому научил. Но вот что я скажу вам: я склоню голову перед следователем, которому ни разу за все время его службы не понадобилось сверяться со вторым томом «Психологии…». Я сам вышел из этих стен и полагаю, что остроты, байки и расхожие изречения, что бытовали в среде курсантов, в основе своей остались неизменными. Здесь по-прежнему принято поминать о том, как «у Майнца еретики со слезами на костер просились»?.. Так и думал, — кивнул он, увидя изменившееся выражение лиц перед собою. — Все верно. Просились, бывало. В основном после задушевного разговора в темном неуютном месте в присутствии exsecutor’а с набором инструментов. Это порою бывает необходимо, к этому вы тоже должны быть готовы; и не только морально, что, конечно, самое важное, но и физически. Негоже, если следователя на допросе выворачивает на недописанный протокол. И все же наибольшей похвалы и уважения достоин тот, кто сумеет вытрясти из допрашиваемого все, что надо, не доходя до заветной двери в подвале. Вот это — воистину величайший талант.
— И как же это? — усомнился курсант с последнего ряда; Курт пожал плечами:
— Да как угодно. Лестью, авторитетом, страхом, жалостью, пониманием. Обманом, в конце концов. Заставить человека выговориться можно великим множеством способов. Ведь на самом-то деле любой хочет рассказать о своих тайнах; любой. Это сущность человеческой души. Наверняка многим из вас ваши приятели сообщали «sub rosa[11]» нечто, о чем (не сомневаюсь) после стало известно ad minimum еще одному вашему приятелю, хотя никто вас не запугивал, не лишал свободы и уж конечно на дыбу не вздергивал. Тайна — любая — это ноша. Кого-то она тяготит, кому-то мешает, кому-то попросту надоедает. Для кого-то она — нечто вроде найденной на дороге драгоценности, нечто, что отличает нашедшего от всех прочих, и чем тянет подспудно похвастать. Женщины это делают регулярно. Кому-то тоскливо или попросту скучно созерцать свои тайны в одиночестве. Неосознанно, но человек хочет избавиться от довлеющих над ним секретов, недомолвок, замыслов; наша задача в том, чтобы убедить его в этом, заставить его это осмыслить. И, поверьте, приемов для этого не счесть.
— А можно пример? — попросил неугомонный курсант. — Из вашей практики, скажем.
— Пример… — повторил Курт задумчиво и кивнул: — Хорошо, вот вам пример. Во все время всей моей лекции в ваших глазах я вижу внимание, кое-где даже почтение. Почему?
— Вы Молот Ведьм, — спустя недолгое молчание отозвался кто-то; он усмехнулся:
— О, да. Я Молот Ведьм, великий и ужасный. Знаменитый Курт Гессе, легенда Конгрегации, почтивший вниманием родные пенаты и соблаговоливший поделиться с подрастающим поколением своей колоссальной мудростью. Ну, а кроме того — вы курсанты, а я действующий следователь, что несколько разделяет нас в status’е. Однако это лишь одна причина, явная, лежащая на поверхности, осознаваемая. Есть и другая, которая не видима сразу, подспудная, несознательная, каковая, тем не менее, тоже имеет значимость. Какая?
Под тишину, установившуюся вокруг, Курт медленно сошел с кафедры, прошагав к дальней стене, и взялся за высокую спинку стула, установленного в самом углу. Выволочив его на середину, прямо против скамей, он уселся на потертое сиденье и осведомился, обведя взглядом аудиторию:
— Что-то изменилось?
— Вы сошли с кафедры, — предположил неуемный курсант. — Опустились до нашего уровня.
— Двусмысленно, — с одобрительной усмешкой отметил Курт. — И ты прав. Прежде я говорил с вами ex cathedra[12]; в совершенно материальном плане я возвышался над аудиторией, над вами, и где-то в глубине мыслей каждого из вас это осознавалось. Человек, который выше — выше. У него преимущества, права, привилегии, что угодно из того, чем не обладает стоящий ниже. Что переменилось сейчас?
— Вы похожи на ответчика, — неуверенно откликнулся кто-то слева; Курт отозвался кивком:
11
Букв. «под розой» (лат.). Роза в Древнем Риме считалась символом молчания: по легенде, Богиня Венера подарила ее сыну Амуру, а тот посвятил Гарпократ у, богу молчания, чтобы влюбленные хранили тайну своей любви. В средние века роза зачастую изображалась на решетке исповедальни и на потолке комнат, где проходили важные совещания и переговоры.