Так за разговором Татьяна Ивановна управилась с работой. Собрав вещи, она сказала:
– Давай пакет, по дороге брошу.
Бомж легко встал со скамейки, сунул ей в руки пакет с мусором и, не попрощавшись, пошёл вниз по тропинке. А Татьяна Ивановна пошла наверх, подошла вновь к могиле мамы и бабушки и сказала:
– До скорого свидания, мои дорогие. А фотографию я сменю. Закажу ту, где мы все втроём.
От моста через протоку дорога круто поднималась вверх. Татьяна Ивановна с трудом шла, передыхая через каждый десяток шагов. Когда свернула направо на Чирка, подумала, что раньше можно было сделать несколько шагов с тротуара и посидеть на травке. Сейчас вся правая (береговая) сторона представляла собой сплошную кирпичную стену, за которой прятались угрюмые особняки. «Стиль "тюремный вампир"», – с горечью подумала она. И ведь ни звука. Даже на кладбище было шумнее: ветер в листве, шаги посетителей, звяканье инструмента рабочих, негромкие разговоры посетителей. А тут ни деревца (какие ивы здесь раньше росли!), ни играющих детей, ни выглядывающих на улицу через забор старушек. И ни одна машина не выехала из ворот. Даже левая сторона со старыми домиками и старыми хозяевами приняла какой-то угрюмый вид. «Лучше демона здесь поселить. И место соответствующее настроение создаёт, и самые выгодные объекты для киллера живут рядом», – решила она. Представив себе босых сатанистов на проезжей части и бомжей, в ожидании поживы рассевшихся на тротуарной плитке, Татьяна Ивановна хихикнула. И уже с другим настроением двинулась вдоль забора.
Улица шла дугой, повторяя контур берега реки. Скоро покажется дом Кожевниковых. И тут внезапно, как это чаще случалось в последнее время, подступил приступ слабости. Холодный пот, тошнота, сердцебиение… хоть на тротуар садись. К счастью, у следующего особняка забор не был сплошным. Высокая литая решётка крепилась на кирпичном фундаменте. На него можно было присесть. С усилием переставляя ноги, Татьяна Ивановна добралась до решётки и уселась, прислонившись к ней. Из дома доносились звуки фортепиано. Кто-то разминал пальцы, перебирая клавиши. Потом послышалось бравурное вступление и зазвучал низкий женский голос:
– Тревожен сад в лучах вечернего заката,
Я виноват, но разве ты не виновата?
Стыдом объят, и предрекает муки ада
Твой гневный взгляд.
Пианист сбился. Голос смолк. Потом женский голос произнёс что-то невнятно, а мужской очень громко сказал:
– Типичное предчувствие семейной разборки. Прямо вижу взгляд моей бывшей.
Женский смех, снова фортепианное вступление и пение:
– Сад у реки, где расцветают георгины…
Уже удаляясь, Татьяна Ивановна подумала, что Утятину не повезло с уроженцами. Единственный литератор – третьестепенный поэт середины XIX века. Зато как ему повезло! Знали бы его только несколько литературоведов, специализирующихся на этом периоде. А тут тридцать тысяч жителей Утятинского района знают его имя и его стихи, поют его романсы. Всплыло в памяти, как в пионерском лагере Лена Шпильман делала доклад «Неизвестная любовь Василия Коневича», а этот романс был одним из аргументов чувства поэта к Аглае Барташевской.
Войдя во двор, она увидела, что хозяева ещё не вернулись. В дом идти не хотелось; Татьяна Ивановна бросила на скамейку старое зимнее пальто, сушившееся на верёвке, легла и накрылась плащом. Как всегда после приступа, хотелось спать. Взгляд скользил по бетонному забору, на котором висел чёрный сатиновый рабочий халат Валеры, по кронам деревьев, по облакам… Не заметила, как заснула. Когда открыла глаза, уже смеркалось. Ветер шелестел листвой, качал бельевую верёвку над головой, шевелил халат на заборе. Казалось, что у забора топчется человек. Надо было вставать, но не хотелось даже шевелиться. Зато шевельнулся халат. Оказалось, что на тропинке у забора стоит человек неопределённого возраста, в длинном старомодном пальто и мятой шляпе. Сняв шляпу и положив её на стол, он с полупоклоном спросил:
– Вы разрешите присесть?
– Да ради бога, – ответила Татьяна Ивановна, немного удивившись, что не слышала его шагов. – Только хозяев нет.
– Ничего, я надеюсь, вы разрешите их дождаться?
– Ох, простите, – опомнилась она. – Сейчас организую чай.
– Лежите, лежите. Я же вижу, что вы неважно себя чувствуете. А чай я только что пил.
– Ну, смотрите. Я не то, что плохо себя чувствую, но здорово сегодня устала. На кладбище ходила.