– А родители где были?
– Они умерли вскоре. Густав в больнице, а Алла прямо на улице. Я о ней и узнала не сразу, коммунальщики хоронили. В то время мне бы с Гретой справиться…
– И где она сейчас?
– Не знаю! Ей-богу, не знаю! Уже семь лет не появлялась…
– Наркотики?
– Конечно…
– Тогда, может, и не жива…
– Всё может быть.
Помолчали. Всё ведь не расскажешь. Первые отлучки Греты приводили её в ужас, она бегала в школу, в милицию, обзванивала морги и больницы. Через несколько дней, а позже и недель, дрянная девчонка появлялась, как нив чём не бывало, отмывалась, отсыпалась, отъедалась. Вела себя почти примерно. Потом в глазах появлялась какая-то тоска. И Татьяна Ивановна безнадёжно опускала руки: впереди новый побег. Но после окончания Маргариткой школы Татьяна Ивановна решила: всё! Я дала ей кров, пищу, образование. Жизнь свою я ей отдавать не буду. Она моталась за десятки километров в больницу к Густаву и врала, что бедная девочка устаёт на работе, хотя на самом деле не видела её неделями. Порой она узнавала о визите племянницы только по пропаже какой-нибудь ценной вещи. На это она сразу махнула рукой. А денег дома не держала. Даже документы хранила на работе.
Как-то в электричке, возвращаясь из больницы, она поддержала разговор со словоохотливой старушкой. Та сунула ей газету, издающуюся в соседнем городе, со статьёй о траволечении. Просматривая листок, Татьяна Ивановна натолкнулась на фотографию Маргаритки. Подпись гласила, что обнаружен труп девушки лет 18-19. Она не помнила, как добралась до дома. Как сказать умирающему брату?
А на следующий день она опять врала ему о том, что Грета решила готовится к поступлению в вуз и пропадает вечерами в библиотеке. Никуда она не обратилась. Решила про себя, что это другая девочка, просто немного похожа. Недели через две Густав умер. После похорон Татьяна Ивановна долго приходила в себя. А потом подумала: и что изменится от того, что она опознает племянницу? Её окружения она не знала. Затаскают по милициям. Будут намекать, что она виновата в гибели родственницы. Она и правда чувствовала себя виноватой, хотя знала, что ничего поделать не могла. Пусть разбираются без неё.
А документы Маргариты остались лежать в серванте, как напоминание о её беспомощности и вине…
– Таня, а Густав тебе был двоюродный?
– Если бы. А то четвероюродный. Он дяде Арвиду был внучатый племянник, племянницы родной сын. А отец Густава – мамин троюродный брат.
– Как всё запутано. И что, ближе родни не было?
– Почему, были. И есть. Мои троюродные сёстры, внучки бабушки Айны, бабушкиной родной сестры.
– Связь-то поддерживаете?
– Конечно. Вот с ними и связано моё последнее разочарование, – Татьяна Ивановна усмехнулась. – Гайда, дочь одной из сестёр, в Москве работает. Я и подумала: как мне тётка квартиру оставила, так и я племяннице оставлю. Ну, позвонила Лие, говорю, так, мол, и так, прибаливать стала, пусть племянница наведывается, познакомимся поближе. Про наследство ничего не говорила. Она приехала. Я рада. Стало по выходным наезжать. Хорошая девочка, внимательная. А в тот день пошла она прогуляться. Я обед готовлю. Спохватилась, что сметаны нет. Побежала в гастроном. Через скверик иду, у соседки ребёночек в коляске кричит. Присела ей помочь. Ну, она за памперсами пошла, а я коляску качаю. И подходит моя Гайда с молодым человеком. Меня не видит, с ним болтает, мол, тётка старая никак не помрёт, притомила. За эту квартиру уже месяц как нанятая, каждый выходной у неё. А я ведь её просто приглашала, Таня. Просто пригашала… не настаивала, чтобы она каждый выходной ездила. И делать ничего не заставляла, я ещё пока сама справляюсь. И не предполагала, что она за мной ходить будет.
– Да ладно, Тань, они, молодые, все такие. Думаешь, мой Ромка мне горшок подаст?
– А мне не нужен горшок. Мне простое человеческое общение нужно. Но не случилось…
– И что дальше? Я тебя знаю, ты ведь грубого слова не скажешь.