– Какие распоряжения?
– Она желала быть похороненной на родине, поэтому распорядилась о кремации.
Татьяна Ивановна точно об этом говорила. Но не думала, что это оформлено в виде ее распоряжения. Что-то она подписывала. Но не вдумывалась, что именно.
– Да, в Утятине. И когда мне можно забрать тело?
– Поскольку мы не могли с вами связаться, то церемонию назначили на завтра на девять.
– Переиграть нельзя?
– Нет, там очередь.
– Я приеду. – Татьяна Ивановна бросила трубку на кровать и спросила плачущую Ирину Михайловну:
– В чем меня привезли?
Она непонимающе глядела на нее сквозь слезы. Потом сказала плачущим голосом:
– Грета, ты не о том думаешь. У тебя тетя умерла, а ты о тряпках. И даже слезы не пролила.
– Я поплачу еще, когда у меня будет время, – жестко ответила Татьяна Ивановна, направляясь к двери. – А сейчас, как вы справедливо изволили заметить, мне надо думать о похоронах. А для этого мне надо попасть домой. На улице октябрь. Чем из одежды я располагаю?
– Да ничем, – семеня за ней, ответила соседка. – В сорочке тебя на носилки погрузили, одеялом прикрыли, с тем и отправили.
– Так, значит, одеяло есть. Давайте его сюда, завернусь и на такси доеду.
– Ну, не надо так уж по-сиротски, – вмешалась в разговор соседка по палате. – Возьмите у меня одежду, потом вернете.
В дверях они столкнулись с лечащим врачом. Сначала он замахал руками, узнав, что пациентка собирается уходить, но услышав, в чем дело, вызвался помочь. Через десять минут они уже выходили из «Скорой помощи», подбросившей их к родному подъезду.
Ирина Михайловна прошла мимо своей двери и повернула за Татьяной Ивановной на третий этаж.
– Ирина Михайловна, идите домой.
– Как же, Греточка, тебе нужно помочь.
– Я сейчас в ванну. В этом мне помогать не надо. Если хотите помочь, составьте список, кого на поминки пригласить. Я же тетиных знакомых не знаю.
– Хорошо, деточка. Я и кутью сварю.
Наконец-то одна.
Через полчаса, стоя у шифоньера в халате и с полотенцем на голове, она тоскливо разглядывала свой гардероб. Все безнадежно велико. И плевать бы на это, но что скажут ее товарки, увидев якобы племянницу в теткиных обносках? Опять заговорят о наркомании. Вздохнув, она принесла из кухни табурет и полезла на антресоли.
Поставив чемодан на пол и стряхнув с него пыль, Татьяна Ивановна откинула крышку. Семь лет назад она сложила сюда вещи Греты после смерти Густава и ни разу не вынимала. Даже не проветривала. Складывала, подвывая, и все надеялась, что та фотография – просто ошибка. Опять слезы закапали на одежду, когда-то выбранную ими вместе на рынке. Ей шестьдесят, а той всего семнадцать было…
Надо собраться. Сняв с головы полотенце, Татьяна Ивановна вытерла им слезы и бросила на табуретку. И принялась вынимать вещи одну за другой, отшвыривая в разные стороны. Вот куртка в заклепках. Не надену ни при каких условиях. Вот зимняя куртка. Встала, померила. Тесновата, но сгодится. В шкаф ее. Вот брюки. У них фасон на любую фигуру. Так, молния застегнулась, а пуговицу перешью. Кинула на стул. Белье. Ну, это однозначно не мое. Юбка. Разве можно такие носить? Черт, чего бы еще черное надеть? Да, весной водолазку купила под пиджак. Пиджак теперь никуда, а водолазка сойдет. Так, собралась. На голову нет ничего. Потом куплю. А пока капюшоном прикроюсь.
Когда Ирина Михайловна позвонила в дверь, Татьяна Ивановна открыла ей моментально. Она домывала пол как раз у порога. Невольно поглядев на нее с одобрением, соседка сказала:
– И еще Татьяна Ивановна сомневалась, что ты от брата ее. Вылитая тетка. И по внешности, и в руках у тебя все горит. – Прошла на кухню, поглядела на посуду, стопками выложенную на стол. – Что, или дома будешь поминки собирать?
– Да, сейчас обсохну – и по магазинам.
– Ой, никак не меньше двадцати человек получается. Соседки, с работы женщины. Я уж им позвонила. Человек пять в крематорий поедут.
– Как поедут? – Татьяна Ивановна растерялась. – Им транспорт нужен.
– Петр Иванович обеспечил. У Кольки, соседа, ПАЗик. И Люська его поедет. Они так дадут, по-соседски. Но за бензин лучше заплатить. Если есть.
– Ирина Михайловна, вы же видели. – Татьяна Ивановна вытряхнула из сумки деньги, снятые в банкомате еще в Томилино. – Вот на бензин. Пусть вечером заправится.
Начались обычные хлопоты. Появилась Люся, с которой пришлось заново знакомиться. До полуночи готовили, двигали мебель. А в пять зазвонил будильник. Татьяна Ивановна собиралась на автобус и думала о том, что еще год назад она бы рухнула от таких усилий, а сейчас – никакой усталости. Часто подходила к зеркалу и привыкала к своей новой внешности. Она и на прежнюю себя не была похожа. В молодости Татьяна Ивановна была не то, что полной, но довольно округлой. Всегда носила длинные волосы. В школе – хвост, а позже – пышную прическу. И всегда красилась в блондинку. А теперь она была какой-то поджарой, короткая темная стрижка меняла контур лица. В общем, Татьяна Ивановна очень себе нравилась. И каждый раз, проходя мимо зеркала, косилась на свое отражение и мысленно повторяла: «Я – Грета Пурит». Немного беспокоило, что на покойницу собралось глядеть столько народа. Но врачиха что-то говорила об изуродованном лице… Словом, Татьяна Ивановна надеялась, что все обойдется.