– Тань, дай ему хоть обмыться, потом за столом поговорим спокойно.
Прошлепал из летнего душа завернутый в полотенце Ромка. Вернулся из дома уже одетый и стал жадно хватать с тарелок все подряд. Мать отвлеклась на него, а в это время вышел и Валера. Сунул что-то в рот и застыл, как будто бы не было сил проглотить. Глядя на него, Татьяна Ивановна вдруг испугалась. Только теперь до нее дошло, что произошло что-то страшное, а они с Таней просто не понимают.
– Тань, – сказала она веселым голосом. – А с хозяином я даже не выпила. Не будешь ругаться, если мы на брудершафт?
Таня ошарашено смотрела, как Татьяна Ивановна берет два стакана из-под воды, наливает в них водки почти до краев и подает один из них Валере. Валера с отсутствующим видом продолжал сидеть, не прикасаясь к стакану. Татьяна Ивановна вложила ему стакан в руку и даже поднесла ко рту. Он выпил и закашлялся. Она ткнула его вилку во что-то и сунула ему в рот: «Закусывай, Валерочка!» Он сидел над тарелкой, не поднимая глаз, но начал есть. Жена и сын глядели на него совершенно одинаковыми испуганными глазами. Татьяна Ивановна плеснула из своего стакана в его примерно половину: «а вот мы сейчас по второй!». Валера выпил уже самостоятельно. Посидел с минуту и поднял на нее глаза, в которых стояли слезы.
– Таня, они там гак головешки. Как веточки обгорелые.
– Ты ешь, Валерочка, ешь…
– А Олю перевернули… а под ней заяц… Заяц цел, а Оли нету…
Татьяна Ивановна спросила внезапно охрипшим голосом:
– Клетчатый заяц?
– Ну да, она с ним никогда не расставалась. Как лежала… На платье он отпечатался…
Татьяна Ивановна, чтобы занять чем-то руки, стала сдвигать посуду. Поменяла стаканы местами. Валера снова выпил.
– Она постоянно ко мне в мастерскую лазила… Если ворота закрыты – через забор перелезет. Я ей всегда бутерброды оставлял… а как она рубанком работала! Ромка в детстве инструментами не интересовался… а девочка… никому она не нужна была… А у нас дочери… не случилось…
Валеру развезло. Он уже бормотал совсем невнятно. Татьяна Ивановна сказала:
– Что-то совсем комары заели. Пошли в дом. Ром, помоги отцу.
Ромка подхватил отца под руку и повел его к дому. Женщины стали собирать посуду. Таня вдруг спросила:
– Таня, я бессердечная, да?
– Да Господь с тобой!
– Я ведь не знала, что он удочерить ее хотел. И он мне даже не сказал ничего. А я всегда раздражалась, когда она у нас крутилась.
– Таня, не психуй. Девочка из неблагополучной семьи, вконец испорченная. Вы бы с ней не справились.
– Слушай, а откуда ты их знаешь? Ты ведь в Утятине два года не была. А Мироновы в прошлом году к бабке переехали.
– Да Таиска рассказывала. Ты что, не слышала?
Таисия, конечно, ничего про Мироновых не говорила. Но не рассказывать же Тане свои сны…
ИСКУШЕНИЕ
Кожевниковы встали рано. Ещё семи не было, как начались сборы. Периодически Таня шикала на своих мужиков, напоминая, что гостья спит. Какой уж там сон! Татьяна Ивановна, зевая, вышла из зала, где ей постелили с вечера, и сказала:
– Ладно вам шептаться, не сплю я! Таня, у тебя цветы есть?
– На кладбище пойдёшь? Вдоль забора хризантемы хорошенькие. Рви хоть все. У твоих я перед Успеньем убирала. А у тётки с дядей, извини, не бываю. Только, пожалуйста, иди с утра.
– Это ещё почему?
– После двенадцати там начинается всякая чертовщина. И не кривись, вон плащ вчера загубила.
– Ладно, как скажешь. А Валерку зачем с собой берёшь? Он же никакой.
– Пусть перед глазами будет. И на погрузке пригодится. А вечером я ему сама налью. Тут поможет только длительный запой.
Хозяева уехали. Татьяна Ивановна вышла во двор. Утро было ясное, но довольно холодное. Решила: к полудню потеплеет, тогда и пойду, а пока займусь консервацией.
Увлекшись работой, она даже стала что-то напевать. Бурлил рассол, шипел чайник, брякали банки, мурлыкала Татьяна Ивановна. Идиллия. Её прервал звонкий голос: «Хозяева!» Татьяна Ивановна наклонилась к окошку и увидела Аню Кузнецову, более известную как «Радио» за любовь к сплетням и нескончаемые речи. Сразу решила не открывать. У Ани новости никогда не кончаются. Будет трещать без умолку, лазать по дому, хватать всё подряд. Оно ей надо, в чужом доме?
Послышался ещё один голос:
– Ань, они все в Уремовск уехали!
– Да к ним Танька приехала, она должна быть дома.
– Значит, отдыхает, умаялась с дороги.
– Как можно спать, как можно спать! Тут люди гибнут! А этим москвичам на всё… начхать!
И затарахтела, пересказывая ночные утятинские новости: сгорели трое детей Мироновых и их хромая двоюродная бабка по кличке Шлёп-нога; утром в морг привезли какого-то Макара, повесившегося в собственном доме. Причём Аня оказалась там, и теперь, захлёбываясь, рассказывала, как санитары уронили носилки, как ветер шевелил кудри покойника. Она подробно описывала каждую деталь внешности, и Татьяна Ивановна с ужасом узнала в нём парня, первым прошедшего мимо остановки. «Но ведь нет ни странной фигуры в сапогах, ни беременной», – подумала она, трясущимися руками расставляя банки. Тем временем под окном разразился скандал. Не сойдясь в каких-то деталях, сплетницы начали поливать друг друга бранью. Судя по всему, победу одерживала Радио, голос собеседницы звучал уже в отдалении. Вместо того, чтобы покинуть поле боя победительницей, она вновь принялась стучать в окно. Теперь уже тем более не стоило открывать. Но сплетница не уходила. Она всё никак не могла успокоиться, что соперница слишком быстро отступила, и жаждала общения. Продолжая поливать бранью Танину соседку, Аня постепенно включала в круг врагов и хозяев дома, и их гостью. Мерно ударяя по раме, она с каждым ударом выкрикивала: «наворовали», «москвичи чёртовы», «советской власти на вас нет»! Татьяна Ивановна не очень-то обращала внимание на эти крики, только немного беспокоилась за целость стекла. Домывая за собой пол, она подумала: «А ведь это у неё шиза, как близкие-то не замечают». Тем временем Аня устала стучать и, отступая, завершила: «Чтоб тебя рак заел!»