– А я проникну, если даже придется подкоп делать!
– Я пойду с тобой, – сказала Марта.
– Одной легче.
– Марья Игнатьевна, возьми кулешику для барина, – жалобно сказала Дарья.
– А возьму!
У входа в здание присутственных мест ее окликнул Тимофей Силыч:
– Марья Игнатьевна, здравствуйте, какими судьбами в этом скорбном месте?
– Здравствуйте. Хочу к Николаю Ивановичу проникнуть.
– Никак новости есть?
– Да, из-за границы!
Кузнецов скинул картуз и истово перекрестился. Потом сказал:
– Смотритель в отъезде. Караульный Лыков – зверь, но доченька у него Настенька. А его зовут Иван Иванович.
– Спасибо за помощь, Тимофей Силыч.
Караульный замахал на Машу руками:
– Никак нельзя, барыня!
– Иван Иванович, завтра день Великомученицы Анастасии Узорешительницы. Я обреклась единственного своего знакомого узника накормить. Я вас умоляю… ради той, кто это имя носит!
– Эх, барыня! Самым дорогим напужала… ладно, зайди в караулку.
Маша глядела на седую щетину на морщинистых щеках Николая Ивановича, на его слезящиеся глаза.
– Ешьте, Николай Иванович, это Дарья вам кулеш сварила.
– Я ем, Машенька. А вы рассказывайте, как там… все.
Маша оглянулась на дверь:
– Он за границей.
Потом пересказала старику письмо. Долго им сидеть не довелось, вернулся Лыков:
– Барыня, не к часу смотритель вернулся. Ступайте, да не в дверь, а к дяденьке своему зайдите, к Ивану Петровичу, пока я не скажу, что уйти можно. Вот миска, я кулешик ваш переложу, он вечером доест. Совсем отощал старичок… ничего не ест. Берите ваш чугунок и ступайте живенько.
Переждав какое-то время у Тихменева, Маша отправилась к Шпильманам. У собора ее снова окликнул Кузнецов:
– Марья Игнатьевна, вы к Шпильманам? Разрешите ваш узелок.
Пошли рядом.
– Стало быть, все вам удалось?
– Как я благодарна вам, Тимофей Силыч. Именем Анастасии Узорешительницы в тюрьму проникла.
– Хорошо… Вы с Петровым близко знакомы?
– Не так чтобы… больше через Шпильманов.
– А… скажите, покойного Коневича вы знали?
– Еще меньше.
– Сказывают люди, каким-то колдовством он обладал. Правда ли?
– Василий Михайлович был обаятельным мужчиной. Если и было в нем колдовство, то такого рода, что только на дам действует, – Маша сбоку поглядела на сумрачное лицо спутника и спросила. – Что вас гложет, Тимофей Силыч? Вы – новобрачный, дела ваши идут отлично, я слышала. Банкротство тестя вас так гнетет?
– К его делам, слава богу, касательства не имею. Хлопоты, конечно… вот в Смоленске по его делам расчеты вел… да и все.
– Вас точно подменили.
– Эх, добрая барыня, грех на мне. И какой грех!
– Понимаю. Я не священник, не мне у вас исповедь принимать.
– Никому я не могу исповедоваться, буду свой крест до конца жизни нести. Виноват я перед Николаем Ивановичем. Не глядите на меня так, нет на мне крови. Я в то время в городской управе по делам был, меня все видели. Но в смерти коневского молодого барина я повинен.
«Видно, знает он убийцу. Ах, Кита, что мне его тайны! Через три дня, в Рождество умер бедный наш Николай Иванович. Умер успокоенным, зная, что сын его вне опасности. Умер под следствием, да что в том? В его вину никто в уезде не верит».
Глава 15
– Ой, а что это у Ираиды Семеновны закрыто? – спросила тучная дама средних лет. – Сказала, в пятницу зайти…
– На похоронах они, – ответила уборщица Таисия, с треском плюща картонные ящики и складывая их в стопку. – Соседку хоронят. Часа через два, думаю, подойдут.
– Кто это в «нерусском доме» помер, Потылиха, что ли? – спросила перебирающая фартуки старуха. – Там, вроде, все молодые.
– Потылиха у нас живее всех живых. Тоже, небось, на поминки пошла. Нет, не старуха померла, Зоя-дурочка.
– Зоя? – ахнула старуха. – Которая пророчица?
– Пророчица! – фыркнул продавец, выглянувший из секции напротив. – Наплетут бабки невесть чего.
– Ну и зря ты, Коля, – ответила ему старуха. – Ты ее просто с детства знал, поэтому и особинки в ней не замечал. А как она Кире напророчила перелом со смещением! Я сама слышала! И мальчишке дурному сказала, что облысеет. Я при этом не была, врать не буду, но это многие слышали, даже Сашка-милиционер.
– Это что же, она только болезни предсказывала? – заинтересовалась дама, спрашивавшая Ираиду Семеновну.
– Получается, так, – растерянно сказала старуха.
– Недобрая, значит, ваша пророчица, – подытожила дама.
– А вот и неправда ваша, – бросила свои коробки и повернулась к ним Таисия, уперев руки в боки. – Вы ее последнего пророчества не знаете.