Я забарабанила в дверь безногого и тут же услышала, как отодвигаются щитки на глазках у соседей.
– Открывайте, мать вашу раздери! Я же знаю – вы дома! Преступник! – крикнула я.
Дверь открылась, но не та, в которую я стучала.
– Извините, но его, наверное, нет дома. Тот полицейский уже проверял. – Голум снова влез не в свое дело.
– Да идите вы… молока выпейте. Я разве вас о чем-нибудь спрашиваю?
Я уже все поняла. Да, все! Никто не встал на мою сторону. Я не сошла с ума. Я знала, что происходит и как это называется. Мы смотрели такой фильм в клубе для пенсионеров. Названия я, разумеется, не помню, что в моем возрасте неудивительно, но там ясно говорилось, как устроены такие вещи. Я – жертва, и поэтому никто не хочет иметь со мной ничего общего. Все боятся, что сами станут жертвами преступления. Вот почему люди ищут объяснения случившемуся. Они хотят верить, что я заслужила это наказание, и произошедшее со мной – справедливо, а в остальном мире царит порядок и жизнь продолжается. Они не допускают мысли, что такое может случиться с каждым, а значит, угрожает и им тоже. Этого же никто не хочет. Никто не хочет и думать, что с ним может случиться что-то подобное. Всем хочется жить спокойно. Бабку обокрали, потому что она дура. Дело скверно пахнет, поэтому лучше не соваться. Еще нас заразит, и мы тоже станем жертвами.
Я им всем еще покажу. Да. Я им покажу.
Я вернулась к себе. Хватит церемониться, хватит просить о помощи. Пора брать дело в свои руки. Голум, криво повесивший мне дверь, забыл у меня кое-какие инструменты. Причудливую гнутую металлическую штуку – наверное, что-то сломанное – и странное приспособление с ручкой. Из тумбочки в прихожей я достала старый молоток, которым Хенрик забивал гвозди, чтобы повесить картины в гостиной. Спички, застиранные тряпки, дырявый чулок, солнечные очки, керосин.
Вот только супа поем – и в путь. Тьфу, гадость! Горелым пахнет. Что за день такой. Из-за этих придурков я испортила столько хороших овощей, да к тому же таких дешевых. Ну что за день! Ладно, пойду голодная – наверное, так в бой ходили с пустым желудком. Когда в животе время от времени раздается грозный рев, шансов на победу больше.
Я уложила в тележку все необходимое и выступила в поход. Тележка, у которой осталось всего одно колесико, скребла по земле. Чтобы запереть дверь, я прижала ее коленом; с трудом, но мне удалось справиться. Работал всего один замок. Неважно. Вряд ли меня обворуют дважды за один день. Я спустилась на лифте вниз и прошла через дворик, к помойке. Вот где самый настоящий парад вони. При обычной чувствительности к запахам там можно было находиться не более пятнадцати секунд. А человеку с тонким обонянием, вроде меня, следовало еще больше ускориться.
Тряпки, керосин, спички. Скрученный факел полетел в один из мусорных контейнеров. Содержимое бака – бумажки, пластик и прочий мусор – должно заняться.
Я бросилась через дворик назад.
На минуту я задержалась в подворотне – удостовериться, что мне удалось добиться желаемого эффекта. Поначалу ничего не происходило, и на меня нашло минутное сомнение. Что ж, недостаток опыта. Бывает. Однако вскоре я поняла, что все не так плохо. Из контейнера потянулись первые клубы белого дыма.
Я подняла взгляд на фасад нашего дома. Посеревший, где погрязнее, где почище. Окна все старые, как у меня, и два новых. На отливе одного окна топтались два голубя.
– Горим! Люди, пожар! Глядите! – выкрикнула я – не особенно громко, потому что вчера спала с открытым окном, и меня, наверное, продуло. Во всяком случае, на меня напала хрипота, которая разговаривать не мешала, а кричать – мешала. Мне даже казалось, что из-за хрипоты может случиться воспаление горла, а оно мне совсем ни к чему. Если я разболеюсь, то потеряю место в первом ряду на гимнастике в клубе для пенсионеров, а я всегда занимаюсь в первом ряду. Всегда.
Сработало. Во всех окнах замаячили фигуры. Кто-то высунулся из окна настолько, что едва не выпал, а кто-то обозначил свое присутствие, еле заметно сдвинув занавеску, но каждый занял позицию и ждал, что будет дальше. Я бросилась к подъезду. По дороге мне никто не встретился. Никто и не собирался тушить помойку. Все ждали второго акта пьесы.
Я так нервничала, что мне казалось, будто лифт спускается на первый этаж дольше обычного. Стоны давно уже ждавших ремонта шестеренок и тросов продолжались целую вечность. Я вошла в кабину и закрыла за собой дверь. В который раз вдохнув затхлый запах шахты, я уверилась, что в нем нет и следа сигаретного дыма, которым вонял безногий. Лифт тихо звякнул, сообщая, что я приехала на свой этаж. Если кто уверен, что на второй этаж надо подниматься пешком, то заверяю: в молодости, когда мне было лет пятьдесят, я на второй этаж не то что поднималась, а прямо взбегала.