[1] Шуровка — широкое топочное отверстие в торцевой части котла для заброски в топку угля либо другого твёрдого топлива
[2] Жупел — горящая сера или горящая смола
[3] Цитата из стихотворения Уильяма Вордсворта «Прощальный сонет Реке Даддон», перевод И. З. Фрадкина
Глава 2
— Я заплачу́ вдвое больше! — облокотившийся на стойку рецепции мужчина нервничал, но голос не повышал: в нежно-кремовом, украшенном мелкими розочками холле дома престарелых в предместьях Дивинила его и так было отлично слышно.
— Господин Висмут, наш пансионат не сможет более оказывать услуги вашему батюшке.
— Но я запла…
— Нет, господин Висмут. Договор расторгнут в одностороннем порядке без возможности восстановления.
— А если…
— Нет, господин Висмут! — ни один мускул на лице медсестры не дрогнул: несмотря на накаляющуюся атмосферу, девушка продолжала дежурно улыбаться, словно приклеила эту улыбку на своё лицо, вырезав её из рекламного буклета дантиста.
Мужчина сжал челюсти и, впившись в неё взглядом, сделал глубокий вдох.
— Может быть, моего отца согласится взять другой пансионат? — тихо спросил он. — Если ваше руководство походатайствует…
Медсестра, продолжая улыбаться, отрицательно покачала головой.
— А если предоставит ему рекомендации?
— Не предоставит.
— Проклятье! — Висмут с досадой треснул ладонью по стойке. — Он всё-таки бывший мэр Дивинила!
— И если бы это можно было скрыть, были бы шансы найти ему местечко, — всё с тем же дежурным оскалом сообщила медсестра.
Висмут бросил на неё тягостный взгляд:
— Ну хоть сиделку тогда порекомендуйте.
— Сиделки тоже о нём наслышаны, — беспощадно отчеканила девушка.
Висмут нервно прошёлся по небольшому холлу взад-вперёд, размышляя. Кондитерский запах кустистых розочек в вазонах липкой патокой забивал горло и ноздри.
— Вам лучше уехать из Дивинила, — посоветовала медсестра. — Куда-нибудь в городок поменьше да подальше. Возможно, там вы найдёте кого-то, кто согласится присматривать за господином бывшим мэром.
— Я потеряю работу.
— Вы и так её потеряете, оставшись с беспомощным стариком на руках.
— И до крайности вредоносным, — безрадостно усмехнулся Висмут.
В глубине холла лязгнула лифтовая решётка, и пышнотелая смурная сиделка лет пятидесяти выкатила к рецепции кресло на колёсиках, в котором сидел сухой, седой как лунь, но бодрый на вид старик.
— Сера, лапушка моя! — воскликнул он, обращаясь к девушке на рецепции. — Посмотри, эта старая грымза говорит, что нашим с тобой отношениям конец, ты меня выгоняешь!
Улыбка медсестрички дрогнула.
— У нас нет никаких отношений, господин Празеодим, — ответила она с осторожной вежливостью, бросив тревожный взгляд на Висмута.
— Ах, для тебя просто Оди, лапушка, просто Оди! — замахал руками старик.
— И я вас не выгоняю, — продолжила прерванную мысль медсестра, — просто руководство пансионата расторгло ваш договор. Мне жаль.
— А мне — нет, — флегматично уронила сиделка, подкатив кресло к Висмуту.
— Заткнись, карга! — бросил ей дед. — Ты не у себя дома, чтобы так со мной разговаривать!
— Вы тоже, господин бывший хе… к-хм… мэр, — пробурчала она у него над головой.
— Что ты несёшь, увечная?! Где ж я, по-твоему?!
— Не в себе — это уж точно!
— Иди мой полы, немочь ходячая! Или за что там я тебе плачу?
— Это пансионат, папа, — Висмут взялся за ручку кожаной сумки, стоявшей на стариковских коленях, но тот только крепче вцепился в её раздутые бока.
— А ты что за хрен? — с недоверием спросил бывший мэр.
— Я твой единственный сын, папа. Висмут. Помнишь? — терпеливо пояснил Висмут.
Старик недоверчиво прищурился, придирчиво разглядывая высокую подтянутую фигуру стоящего перед ним мужчины в коричневых брюках и жилете железнодорожника, надетом поверх светлой рубахи с расстёгнутым воротом. У него было гладко выбритое лицо, тёмно-русые волосы, подстриженные аккуратно, но не чересчур коротко, и тонкие, едва заметные лучики морщинок, веером расходящиеся от внешних уголков карих глаз. Эти морщинки — признак доброты и улыбчивости — бывшему мэру не понравились особенно: всех добрых и улыбчивых он считал простофилями.