— Мами, она и так в августе, куда же раньше!
— А сейчас только май, и нам нужно как-то протянуть ещё три месяца!
— Мы могли бы снять дом поменьше этого и не в самом центре, мами, — робко подала голос Таллия, — нас же всего четверо осталось, не считая поварихи.
— Ах, крошка, сама подумай, как мы объясним это обществу? — ответила мать, выделяя голосом слово «общество», будто речь была не о соседях, а как минимум о членах королевской семьи.
— Временными затруднениями, мами, — вздохнула Сурьма, — временные затруднения у всех случаются.
— Нет, детка, — госпожа Кельсия приосанилась и коршуном глянула на дочь, — я лучше буду питаться водой и хлебом, чем позволю, чтобы о нашем банкротстве поползли слухи! Не первый год мы успешно справляемся с этой ситуацией…
— Мы успешно притворяемся, мама!
— Успешно справляемся с ситуацией! — Кельсия от негодования даже чуть притопнула обутой в шёлковую туфельку ножкой. — И я не позволю, чтобы хоть одна живая душа заподозрила, что у нас, представителей столь знатного рода, имеющих титул, могут быть какие-то… трудности! У нас всё должно быть как у людей!
— Люди живут в домах и поменьше…
— Это не такие люди! Мы совершенно иного сорта, у нас всё и всегда должно быть на высшем уровне.
— Но так не бывает, — вздохнула Сурьма, — ни у кого не бывает!
— Значит, мы примем вид, что у нас всё на высшем уровне, дорогая! Тем более, ждать осталось недолго: у Нильсбория договор с отцом твоего Астата, не забывай! Ах, милая, теперь вся наша семья, честь нашего рода — на твоих хрупких плечиках, детка! — мать подошла ближе и легонько обняла Сурьму сзади за плечи. — Уж ты-то оправдаешь мои надежды, солнышко, не то что твой братец! Ах, как он мог так с нами поступить! — вновь запричитала Кельсия. — И что его сподвигло на этот воистину опрометчивый поступок, хотела бы я знать!
— Любовь, — краешком губ улыбнулась Сурьма, — и пузырьки игристого в сердце.
— Какая ещё любовь? — возмутилась матушка. — Крепкий брак, к вашему сведению, зиждется на чувствах глубокого взаимоуважения двоих людей одного круга, а не на каких-то там пузырьках! Придумали тоже: «пузырьки»! — фыркнула женщина, покидая спальню. — И, девочки, сделайте всё-таки что-то с этими волосами и наденьте нештопаные чулки! — раздалось уже из коридора.
Сёстры невесело переглянулись.
— И что с ними сделать? — Таллия подняла двумя пальцами один из неудавшихся локонов сестры.
Сурьма, сняв последнюю папильотку, причесалась керамическим гребнем (от любой другой расчёски её било током) и затянула волосы в привычный пучок.
— Мами будет недовольна, — сделала вывод Таллия, оглядев сестру. — Это не выглядит нарядно, как и штопаные чулки.
— Но нештопаных у нас давно уже нет, и, уж поверь, эти штопки никто не заметит под платьями и в туфельках, даже мами! — улыбнулась Сурьма.
— Но твой пучок обязательно заметит. И не только мами.
— Тогда придётся тебе, Талли, одолжить мне свои кудряшки! — Сурьма подскочила со стула и кинулась щекотать хохочущую девочку.
Смеясь, они рухнули на широкую кровать, и Таллия прижалась к сестре.
— Скажи, а ты бы всё равно вышла замуж за Астата, даже если бы не договор его отца и папи? — серьёзно спросила девочка.
— Конечно, — так же серьёзно ответила Сурьма. — Этот договор, конечно, важен для обеих семей: мы расплатимся по долгам, а Астат, став моим мужем, получит титул, что поможет в его юридической практике. Но женимся-то мы не поэтому.
— А потому, что он чертовски хорош собой? — захихикала Таллия.
— Что за выражения, маленькая госпожа! — притворно возмутилась Сурьма, ущипнув сестру за бок.
— Но он же чертовски хорош собой, разве нет? — девочка ёрзала на покрывале, пытаясь увернуться от щекотки. — И чертовски тебе нравится, разве нет?
— «Разве да»! — со смехом передразнила её Сурьма. — А ещё он очень хороший человек.
— И благовоспитанный!
— И благовоспитанный.
— И чрезвычайно аккуратный!
— Да!
— И такой же чопорный и скучный, как матушкин хрусталь!
— Ах ты маленькая негодница, я тебя сейчас защекочу!
— Девочки, поторапливайтесь! — разлетелся по коридору второго этажа взволнованный голос госпожи Кельсии.