***
К вечеру разгоняющаяся ещё со вчерашней дороги боль стала невыносимой, словно желала добить Висмута после мучительного переезда. Да ещё и этот несносный старик! Сначала он устроил кавардак, когда, перебирая всю свою коллекцию пижам, не досчитался одной, забытой в пансионате. Потом он хвастался дамскими корсетами — трофеями своей молодости. Обнаружив этот срам, Висмут вознамерился их выбросить, из-за чего они с отцом чуть не подрались. Разумеется, переспорить зловредного деда не получилось, и корсеты остались в доме.
А к вечеру тому приспичило играть в кегли. Кеглей не было, и он безутешно выл на весь Крезол, пока Висмут не раздобыл вместо них несколько пустых бутылок из-под спиртного. Празеодим увлёкся игрой и наконец утихомирился. Оставив отца в гостиной, которая вместе с кухней занимала весь первый этаж их новой съёмной квартиры, Висмут едва не ползком добрался до второго этажа и заперся в меньшей из двух спален, — ту, что побольше, отец оставил за собой, хоть пока и запретил переносить туда его вещи.
Тяжело дыша, Висмут рухнул на заправленную кровать и несколько мучительных мгновений пережидал, когда от глаз отхлынет тьма. Потом, стиснув челюсти, сел, отыскал в своей ещё не до конца разобранной сумке пузырёк с эфиром. Пара капель этой тусклой бесцветной жидкости, даже растворённой в стакане воды, отдавала горечью, обволакивала язык, обжигала изнутри. Залпом выпив разведённое обезболивающее, Висмут поморщился.
Чуть погодя его сердечный ритм ускорился, а дыхание, наоборот, замедлилось. Боль отступила и теперь доносилась до сознания приглушённо, словно злобный собачий лай из-за закрытой двери. Всё вокруг стало зыбким, брезжущим. Опускающиеся сумерки заливались в расшторенное окно и размывали очертания скудной мебели, раскрытой на полу сумки и пустого стакана, стоящего на тумбочке, смешивая друг с другом нечёткие предметы. Наваливалась вязкая дремота, похожая на густой мёд, склеивающий веки, затекающий через уши в мозг. Висмут повалился на кровать, как был: в брюках и полурасстёгнутой рубахе. Хорошо было бы снять ботинки и лечь с ногами, но сил уже не осталось…
***
Вдоль всей улицы тянулась гряда маленьких двухэтажных домишек, накрепко слепившихся друг с дружкой боками. Вокруг не было ни цветов, ни другой зелени — им просто не хватило места в этой застройке — ступеньки от входных дверей спускались сразу на узкий тротуар. «Квартиры в таких домиках, должно быть, совсем крохотные», — подумала Сурьма, отыскивая глазами нужный номер. А вот и он! Девушка поднялась на три ступени, вскинула руку в привычном жесте, но дверного молоточка не обнаружила: вместо него на косяке сиротливо болталась одна лишь цепочка. Тогда Сурьма достала из кармана жетон и постучала в дверь его ребром.
В доме что-то брякнуло, раздался неразборчивый возглас, следом — сбивчивые тяжёлые шаги, будто кто-то бежал, перепрыгивая препятствия, а потом дверь распахнулась. На пороге появился рослый поджарый старик в пижаме. Увидев Сурьму, он улыбнулся во все удивительно крепкие и белые для его возраста зубы и отвесил что-то вроде поклона.
Сурьма окинула его обескураженным взглядом и беспомощно отступила на шаг, уставившись ему меж седых бровей, чтобы не смотреть ниже, на тонкую, свободно струящуюся по телу пижаму.
— П-простите, я вас, верно, разбудила, вы отдыхали с дороги? — пробормотала она, позабыв представиться.
— О нет, лапушка, я тебе очень рад! — бодро ответил старик и, сложив губы для поцелуя, попытался поймать затянутую в перчатку руку Сурьмы.
Она резко отшатнулась и едва не свалилась со ступеней, но старик цепко схватил её за локоть, не дав упасть.
— Г-господин Висмут? — пробормотала Сурьма, неловко балансируя на краю ступеньки.
— Оди! Для тебя просто Оди, лапушка! — обрадовался старикан и одним движением втащил её в дом.
Дверь захлопнулась за спиной Сурьмы, и она очень пожалела, что не позволила Барию отнести эту треклятую бляху.
— Проходи, лапушка, чувствуй себя как дома! — хозяин обвёл рукой микроскопическую гостиную, приглашая сесть.
Но присаживаться (даже если бы Сурьма захотела) было решительно некуда: стоявший по центру диван скрывался под грудой разномастных пижам и халатов, а на двух стульях с гнутыми ножками расположились старомодные женские корсеты. Не кожаные, какие сейчас носят поверх одежды, а шёлковые — те, которые дамы раньше надевали под платья.
— Я… Я всего лишь должна отдать вам это, — Сурьма протянула жетон.
— Что это? — удивился старик, спрятав ладони за спину и отскочив на пару шагов, словно ему предлагали взять скорпиона.