- Может быть. Почему нет? Спорим, это будет больно.
Геслер стянул шлем. - Форкрул Ассейлы, Буян. Волосатая мотня Худа!
- Если она еще жива, то, наверное, передумала. Кто знает, скольких сожрали На'рхук? Похоже, от Охотников осталась лишь горстка.
- Сомневаюсь. Бывает, что нужно стоять до конца. А бывает, что нужно бежать, собственную задницу подпалив. Она не искала битвы. На'рхук случайно на нее наткнулись. Значит, она сделала все, что могла, чтобы вывести солдат из-под удара. Дело было, похоже, кровавое, но это не полное уничтожение.
- Как скажешь.
- Слушай, это отступление с боем до точки, в которой можно разбегаться. Ты сужаешь фронт. Бросаешь тяжелую пехоту против их стены, потом отступаешь шаг за шагом. Наконец приходит время повернуться и бежать. Если летерийцы чего-то стоят, они ослабили давление. В лучшем случае мы потеряли всего тысячу...
- По большей части тяжелая и морская пехота - основа армии, Гес...
- Значит, нужно найти новую. Тысячу.
- А в худшем случае? Ни панцирников, ни морпехов, регулярные роты разбежались перепуганными зайцами.
Геслер сверкнул глазами: - Кажется, тут я записной пессимист, не ты.
- Пойди к Матроне, пусть позовет ассасина.
- Пойду.
- Когда?
- Когда сочту нужным.
Лицо Буяна побагровело. - Знаешь, ты все еще Худом крытый сержант. Смертный Меч? Смертная Жопа, вот так лучше! Боги, думаешь, я по-прежнему буду выполнять твои приказы?
- Ну, кто лучше подойдет в Надежные Щиты, чем человек с железным лбом?
Буян застонал, потом сказал: - Есть хочется.
- Да. Давай пойдем поедим.
Они двинулись к месту кормежки.
- Помнишь, когда мы были молодыми? Слишком молодыми. Тот утес...
- Не надо про треклятый утес, Буян. До сих пор кошмары мучают.
- Это ты вину чувствуешь.
Геслер встал. - Вину? Проклятый дурак. Я спас тебе жизнь!
- Почти что убив? Если бы тот камень упал и ударил по голове...
- Но ведь не ударил? Нет, только по плечу. Легкое касание, куча пыли, а потом...
- Дело в том, - прервал Буян, - что мы были дураками. Нужно было учиться, но ни один до сих пор так ничему и не научился.
- Не в том проблема. Нас тогда разжаловали не без причины. Мы не умеем отвечать за других, вот в чем проблема. Начинаем ругаться, ты начинаешь думать, а это самое плохое. Не думай, Буян. Это приказ.
- Ты не можешь мне приказывать. Я Надежный Щит, и если я пожелаю думать, так оно и будет.
Геслер снова зашагал. - Только извести заранее. А пока что хватит бормотать о том и о сём. Изнурительно.
- Видеть, как ты корчишь из себя Верховного Короля Вселенной - тоже изнурительно.
- Смотри-ка, снова овсянка. Дыханье Худа, Буян, я уже так ею набит, что сморкаюсь...
- Это не овсянка, а плесень.
- Грибы, идиот.
- А есть разница? Насколько я знаю, трутни разводят их в подмышках.
- Достал, Буян. Я велел прекратить жаловаться?
- Отлично. Если я найду причину прекратить жаловаться, сразу прекращу. Но мне же приказано не думать, а как я найду причину, не думая? Ха!
Геслер скривился: - Боги подлые, Буян! Я себя чувствую стариком.
Рыжебородый мужлан помолчал. Кивнул. - Да-а. Чертовски глупо. Мне уже кажется, что через месяц помру от старости. Боли и ломота, всё такое. Хочу бабу. Десять баб. Ромовую Бабу и Шпигачку, вот кого хочу - почему гадский ассасин их не захватил? Я был бы счастлив.
- Тут есть Келиз, - буркнул Геслер.
- Не могу клеиться к Дестрианту. Не положено.
- Она вполне привлекательна. Уже была мамашей...
- При чем тут это?
- У них отвислые груди, верно? И широкие бедра. Настоящая женщина, Буян. Знает, как надо ворочаться под мехами. И этот взгляд... хватит гавкать, ты понимаешь, о чем я. У женщин, которые родили дитя, такой взгляд - они прошли через самое худшее и вышли по другую сторону. Уж они знают, как делать туда-сюда, а ты знаешь, что они одним взглядом могут тебя превратить в дрожащее мясо. Мамаши, Буян. Давайте мне мамаш, и других баб не надо. Вот так я говорю.
- Да ты больной.
- Если бы не я, ты так и висел бы на том утесе. Горстка костей, птицы вьют гнезда в волосах, пауки живут в глазницах.
- Если бы не ты, я туда не полез бы.
- Полез бы.
- Почему это?
- Потому, Буян, что ты никогда не думаешь.
Он собирал вещички. Маленькие вещички. Сверкающие камни, осколки кристаллов, сучки с фруктовых деревьев. И нес с собой, а когда мог - садился на пол и раскладывал их, создавая загадочные узоры или не узоры, а просто случайные сочетания. Потом смотрел на них. И всё.
Этот ритуал, виденный уже десятки раз, по-настоящему тревожил Баделле, хотя она не понимала, почему.
У Седдика вещички в кошеле
И этот мальчик пробует всё помнить
Хотя я говорила нет
Воспоминания мертвы
Воспоминания - осколки и сучки
Когда их достают из кошелей
Я на ладонях вижу только пыль
Решили мы от памяти уйти
Чтоб сохранить покой внутри голов
Мы были юными
Но ныне мы лишь духи
В снах живущих
Рутт девочку несет в суме
И Хельд запоминает всё
Но не рассказывает никому из нас
Хельд видит сны осколков и сучков
И понимает, что они такое.
Она хотела было передать слова Седдику, зная, что он сохранит их в истории, которую рассказывает сам себе, закрыв глаза; но потом ей подумалось, что ему не нужно слышать, чтобы знать, и что рассказываемая им история неподвластна никому. "Я поймана его историей. Я летала по небу, но небо - это изнанка черепа Седдика, и нет пути наружу. Поглядите, как он изучает свои вещички, поглядите, какое у него смущенное лицо. Тонкое. Пустое. Лицо, желающее наполниться - но никому его не наполнить". - Икариас наполняет наши животы, - сказала она, - и лишает нас всего иного.
Седдик поднял голову, встретил ее взор и отвернулся. Звуки из окна, голоса в сквере. Семьи пускали корни, проникая в хрустальные стены и потолки, полы и залы. Старшие мальчики становились как-бы-отцами, старшие девочки как-бы-матерями; совсем маленькие убегали, но не надолго; они бежали, словно обезумев от возбуждения, только чтобы остановиться через несколько шагов - лица темнели от страха и смущения, и они стремглав мчались назад, в объятия родителей.
"Вот зло воспоминаний".
- Мы не можем оставаться здесь, - сказала она. - Кто-то нас ищет. Нужно пойти навстречу. Рутт знает. Вот почему он уходит на край города, смотрит на запад. Он знает.
Седдик начал собирать вещички. В кошель. Словно мальчик, уловивший что-то уголком глаза, обернувшийся - и ничего не увидевший.
"Если ты не помнишь, значит, у тебя не было ничего, достойного воспоминаний. Седдик, мы бежим от даров. Не наполняй прошлое". - Мне не нравятся твои безделушки, Седдик.
Он словно вжался внутрь себя. Он не встречал ее взора, завязывая мешочек и пряча под истлевшую рубашку.
"Не люблю их. Они жгутся".
- Хочу отыскать Рутта. Пора готовиться. Икариас убивает нас.
- Я знала когда-то женщину. В своей деревне. Женатую. Ее муж был человеком, которого можно было хотеть - словно раскаленный камень пылал в твоих кишках. Она шла за ним, на шаг позади, по главной улице между хижин. Она шла - и не отрывала от меня взгляда. Знаешь, почему? Она смотрела на меня, чтобы я не смотрела на него. Мы всего лишь обезьяны, только без волос. Когда отвернется, помочусь ей в гнездо на голове - так я решила. Нет, я сделаю гораздо больше. Соблазню мужа. Сломаю его. Лишу чести, цельности, самоуважения. Сломаю между ногами. И тогда, идя по улице, она не посмеет глядеть мне в глаза. Никогда.