– Да с чего бы это?
Снова непонимающий взгляд. Потом Берок заговорил:
– Если наши враги, Масан Гилани, найдут нас до нашего окончательного воскрешения, то все, чего мы добиваемся, будет потеряно.
– А чего вы добиваетесь?
– Освобождения нашего хозяина.
Она хотела было задать еще несколько вопросов, но передумала. Нижние боги, так вы не те, кого меня отправили искать? Но вы хотели найти нас? Уголек, жаль, что тебя здесь нет – объяснила бы, что происходит. Но я нутром чую – дело плохо. Вашего хозяина? Только не говорите…
– Ладно. Давайте уберемся отсюда, а потом накормите нас, как обещали. Но нормальной едой, ясно? Я из цивилизованной страны. Дал-Хон, Малазанская империя. И сам император родом из Дал-Хона.
– Масан Гилани, – сказал Берок, – нам ничего не известно об империи, о которой ты говоришь. – Т’лан имасс помедлил и добавил: – Но того, кто был когда-то императором… его мы знаем.
– Серьезно? До или после того, как он умер?
Пять имассов снова уставились на нее. Берок спросил:
– Масан Гилани, в чем смысл этого вопроса?
Она заморгала и медленно покачала головой.
– Ни в чем, думаю, – совсем никакого смысла.
Заговорил другой т’лан имасс:
– Масан Гилани…
– Что?
– Твой старый император…
– Что с ним?
– Он был лжецом?
Масан Гилани почесала затылок и, подобрав поводья, повернулась к коню.
– Это зависит…
– От чего?
– От того, верить ли всему, что врут о нем люди. Все, убираемся отсюда, поедим-попьем – и найдем меч Тавор; и если Опонны улыбнутся, она окажется при нем.
Ее необычайно поразило, когда имассы поклонились. Потом рассыпались в пыль и унеслись по ветру.
– И где тут достоинство? – спросила она и снова посмотрела на поле битвы и кипящие стаи ортенов. А где достоинство хоть в чем-нибудь, женщина?
Пока держи все в себе. Ты не знаешь, что тут произошло. Ничего не знаешь наверняка. Пока не знаешь. Просто потерпи.
Достоинство в том, чтобы просто терпеть. Как мама.
Запах горелой травы. Одна щека прижата к чему-то мокрому, вторую овевает холодный воздух, неподалеку щелкает жук. Солнечный свет пробивается сквозь веки. Пыльный воздух просачивается в легкие и выходит обратно. Части его тела лежат рядышком. По отдельности. По крайней мере, так кажется, хотя такое представляется невозможным, так что он отбрасывает эту мысль, что бы ни говорили ему чувства.
Мысли; хорошо, что они хоть есть. Это просто триумф. И если бы только суметь сложить свои кусочки воедино – те, которых не хватает. Но это может подождать. Сначала нужно найти какие-то воспоминания.
Его бабушка. Ладно, по крайней мере, старая женщина. Предположения могут быть опасными. Возможно, это ее поговорка. А родители? Что там с ними? Попробуй вспомнить, разве сложно? Его родители. Не слишком блестящие. На удивление тупые… он всегда задавался вопросом: не прячут ли они что-то. Должно же было что-то быть? Скрытые интересы, тайные страстишки. В самом ли деле маму так волновало, что наденет сегодня вдова Тридли? Этим и ограничивался ее интерес к внешнему миру? У бедной соседки и было-то всего две рубахи и одно платье до лодыжек, совсем истрепанное; а как еще быть женщине, муж которой остался высохшим трупом в песках Семи Городов, – а на пособие по утере кормильца не особо разгуляешься. А тот старик дальше по улице, который все пытался подкатить к ней, что ж, ему просто практики не хватало. И не стоило насмехаться над ним, мама. Он делал все, что мог. Мечтал о счастливой жизни, мечтал пробудить что-то в печальных глазах вдовы.
Без надежды мир пуст.
А если папа постоянно насвистывал какую-то бесконечную песенку, если не прерывался, как будто отвлеченный какой-то мыслью или пораженный самим ее наличием, так человеку преклонных лет есть о чем подумать, так? Было похоже, что так. И если он норовил нырнуть в толпу, не глядя никому в глаза, так что ж: был целый мир мужчин, позабывших, как быть мужчиной. Или никогда не знавших. И это были его родители? Или чьи-то еще?
Откровения обрушились внезапно. Одно, три, десятки, целая лавина… сколько ему тогда было? Пятнадцать? Улицы Джакаты внезапно стали тесны перед глазами, домишки съежились, здоровяки квартала превратились в хвастливых карликов с жалкими глазками.
Оказалось, что где-то существует целый другой мир.
Бабушка, я видел блеск в твоих глазах. Ты выбила пыль из золотого ковра и развернула его передо мной, как дорогу. Для моих нежных ножек. Где-то там целый другой мир. Он называется «учение». Называется «знания». Называется «магия».