— Все хорошо? — комок образуется в горле при звуке сильного, уверенного голоса Билла. Для всех, я знаю, Билл на взводе, или про него говорили так техасцы. Собрав нервы в кулак, я разворачиваюсь на каблуках, едва не потеряв равновесие. Билл держит в руках сигарету, и я не замечаю признаков наличия какого-нибудь оружия. Я успокаиваюсь при мысли, что все же не искупаюсь в бассейне, и двигаюсь к нему. В мерцающем свете бассейна Билл кажется массивнее и выше ростом, чем он был при свете дня.
— Да, сэр, — мой голос дрожит.
Какого черта? Я же взрослый мужик. Мой голос не ломался с тех пор, как я был подростком.
Я благодарен темноте за то, что скрывает предательский румянец, растекшийся по моему лицу. Собравшись, я выпрямляюсь, оказавшись чуть выше, когда подхожу к нему.
Билл наклоняет пачку сигарет ко мне, выстучав одну из упаковки.
— Закуришь?
При нормальных обстоятельствах я бы отказался от этого предложения. Курение — это отвратительная привычка, но сейчас я не собираюсь отказываться. Я протягиваю руку и вынимаю сигарету из пачки, засунув в рот. Ниточка пламени трепещет, вырываясь из зажигалки, поднесенной к моему лицу. Я наклоняюсь вперед, опуская кончик сигареты в пламя. Яркие угольки табака воспламеняются, и я с наслаждением затягиваюсь, впуская клубы табачного дыма в свои легкие. Горло першит, но я продолжаю затяжку.
— Спасибо, — выдыхаю я, выпуская дым из своих легких. Беру сигарету в другую руку, чувствуя головокружительный эффект табака практически мгновенно.
— Не рассказывай Линдси. Она думает, я бросил давным-давно.
Я киваю.
— Ну что ж, тогда это наш маленький секретик.
Билл прислоняется к деревянной колонне, перекладывая сигарету в другую руку. Чувствуется, курит он как профессионал. Сигарету держит между пальцами, делая глубокую затяжку каждый раз. Сам признается мне, что заядлый курильщик. Зато я не помню, когда брал в руки сигареты, точно, еще в колледже. Хотя сомневаюсь, что это был табак.
Я опираюсь на противоположный столб и смотрю на журчащую воду. Страх, больше похожий на агонию, потрясает меня до глубины души. Я ненавижу саму мысль разочаровать Билла. Он принимает меня в своем доме, зная, что мы с Маккензи поссорились. И мне кажется кощунством выйти из дома, чтобы ответить на звонок Оливии, даже с разрешения Маккензи, и предательским ударом в его спину при такой его щедрости.
— Звонила Оливия? — спрашивает он, стряхивая пепел с кончика сигареты.
— К сожалению.
— Ммм, — он делает еще одну глубокую затяжку. Дым, выдыхаемый нами из легких, кажется, клубится в ночном небе между нами. Я прикладываю сигарету обратно к губам, затягиваясь сильнее на этот раз.
— Это не то, что ты думаешь, Билл.
— И что же я думаю?
Я стучу пальцем по концу сигареты несколько раз, стряхивая пепел.
— Ты думаешь, что я играю чувствами Маккензи.
— Если бы это было так, каким бы образом ты оказался тогда приглашенным в мой дом сегодня, да еще и на праздник завтра, скажи-ка мне.
Он у меня есть.
— Извини, — делая очередную затяжку, я наблюдаю, как серое облако, выдыхаемое из моих легких, растворяется вокруг меня. Никотин бежит по моим венам, заставляя меня чувствовать легкое подташнивание и головокружение.
Билл тушит сигарету и бросает окурок в цветочный горшок.
— Так ответь же мне, сын, как ты намерен исправить это безобразие?
Я не докуриваю сигарету до фильтра, но повторяю действия Билла: тушу окурок и отправляю следом в тот же цветочный горшок. Я сглатываю, пытаясь облегчить боль в животе.
— В том-то и дело, что не знаю. Но вот что я знаю точно, так это что не могу продолжать жить без Микки. Она — мое сердце.
Сняв бейсболку, Билл качает своей лысеющей головой.
— Это только начало. Почему же ты добирался сюда так долго?
— Плохой совет, — иронизирую я.
Билл откидывает голову назад со смехом.
— На самом деле это был хороший совет. Да и цветы твои очень красивы. Их так приятно касаться.
Я хлопаю руками по бедрам.
— Неужели всем известно, что это я присылал ей цветы.
Он похлопает меня по плечу.
— Не нужно быть семи пядей во лбу, чтобы понять это.
Я вздыхаю, глядя на человека, которым восхищаюсь. Именно в этот момент я понимаю, что он заботится не только о своей дочери, но и обо мне. Он пытается защитить и меня. Человек, отец в нем, пытается помочь нам обоим стать счастливыми.
— И что же мне предпринять? — спрашиваю я.
Билл сжимает мое плечо крепче.
— Я хотел бы кое-что уточнить. Могу я задать вопрос? — я киваю, заранее страшась его вопроса. — Ребенок твой?
— Только если тест не докажет обратное, я отец. Но я должен получить согласие на этот тест, — я запускаю пятерню в волосы, видя, как челюсть Билла вытягивается.
— И когда это произойдет?
— Черт меня дери, если б я знал! — упс. Я не хотел ругаться при Билле. Я зажимаю себе рот ладонью, ища, как бы исправить сказанное. Здесь я пытаюсь быть открытым и честным, и даже пытаюсь произвести на Билла приятное впечатление, но вырвавшееся из моего рта, должно быть, сравнимо разве что с разрывом атомной бомбы.
Превосходно, Вайз! Просто прекрасно!
Билл ведет себя так, будто я не выдал ничего необычного.
— Я вижу!
— Нет, не видите, сэр! — заявляю я, повернувшись к нему. — У меня нет оснований не верить Оливии и мне не нужно подтверждение, что этот ребенок может быть моим. Но если я не смогу заставить ее пройти тест до рождения ребенка... — мои слова затихают. Нет простого способа сказать, что мой отец не доверяет никому и что он просит меня о тесте, что сродни приказу. Что я паршивая овца в семье. Быть рядом с Оливией, проходя сонограмму, и посещение вместе с ней всех врачей повергает меня в сильнейшую нервную дрожь.
Я глубоко вздыхаю, чувствуя легкое жжение в легких после выкуренной сигареты.
— Не важно, что покажет тест. Важно, как я отношусь к Микки. Я люблю ее с тех пор, как впервые увидел. Я даже не знал ее имени, но уже любил, сэр. Но за что-то же я расплачиваюсь. Не так ли? — тревожные нотки прорываются в моем голосе.
Билл кладет обе руки на мои плечи. Его глаза анализируют меня.
— Это произойдет, но знаешь, одной любви недостаточно.
— Нет. Я не верю в это. Мы были вместе. Были счастливы. Если бы Оливия первой не сбросила свою бомбу про беременность, мы бы сказали ей. Мы будем счастливы вместе.
— Что ты имеешь в виду?
— Я имею в виду, что Маккензи не могла быть счастлива полностью, обманывая Оливию. Мы назначили встречу с ней на вечер в ресторане, чтобы рассказать о нас, чтобы быть честными с ней.
Глаза Билла сужаются.
— Ты говоришь, что Маккензи собиралась стать счастливой с тобой, даже если бы это навредило Оливии? Ты ничего не перепутал?
Я засовываю руки в карманы, пожав плечами.
— Я положительный.
Билл поджимает губы. Он покачивает головой в раздумьях, но так ничего и не произносит.
— Я знаю, как тяжело будет Маккензи причинить боль Оливии, но мы заслужили право быть счастливыми, даже если Оливии будет больно. Мы не сделали ничего плохого. Я никогда не любил Оливию, и мы расстались задолго до того, как я начал встречаться с Маккензи. Я знаю, что это походит на обман. Но это неважно, что я чувствую к Оливии. Я бы никогда не поступил так ни с кем, даже если это Оливия.
Я бы никогда не признался в этом за пределами моей семьи. Из-за двух трагедий в нашем прошлом. Первая трагедия касается потери моей дочери. И она худшая из двух. Ни один родитель никогда не должен становиться свидетелем смерти ребенка. Это жестокий урок природы. Второй был в том, что я надолго задержался возле матери моей дочери. Надолго после того, как эти отношения перестали существовать. Я познал предательство, измену. И как трудно после всего этого открываться кому-то вновь. Именно поэтому я не ухаживал за Маккензи, пока не порвал с Оливией.
— Это весьма похвально, сын, но каков твой план на эти выходные, чтобы Маккензи приняла тебя обратно. Что делать теперь? Что предпринять следующим? Никуда не денешься, Оливия по-прежнему беременна, и Маккензи находится в очень трудной ситуации.