— Ну и долго ты будешь стоять там? — спрашиваю я, поглаживая пустое место рядом с собой на кровати.
Маккензи колеблется. Она пришла ни за чем, даже ее руки скрещиваются на груди. Ее глаза мечутся к двери, потом обратно на меня, как будто борясь с ее решением остаться. Я почти ожидаю, что она попытается спастись бегством.
— Совсем недолго, — отвечает она, плюхаясь на кровать. Правда, на изрядном расстоянии от меня. Я не виню ее за ее волнение. Я, наверное, давно бы сбежал через дверь, если бы был в ее положении.
— Вот и хорошо, — бормочу я.
Она кладет руку в пустое пространство между нами, слегка подвигая ее в сторону меня. Я протягиваюсь через пропасть и беру ее за руку. Это очень милый и теплый жест. Я сплетаю наши пальцы, держа ее крепко. Часть меня надеется, что это удержит ее от побега, когда через несколько мгновений она узнает всю правду. Я бы скрыл от нее эту правду. Честным будет признаться, что и себе-то я не говорю всей правды. Вот чем является бутылка для меня. Она удерживает меня от воспоминаний, каким чудовищем я был когда-то.
Я поворачиваю голову, чтобы прочесть выражение ее лица. Странно, никакого злорадства. Только беспокойство, немного страха и растерянности.
— Пора начать, наверное, — я решаю прервать молчание.
Она сжимает мою руку, потом отпускает.
— Поговори со мной, Энди. Расскажи мне, что ты имел в виду там, внизу?
Тяжело вдыхая воздух, я пытаюсь остановить слезы, обжигающие уголки моих глаз. Маккензи чуть наклоняется и прижимает ладонь к моей щеке. Я трусь об нее, закрыв глаза, позволяя воспоминаниям всплывать в памяти. Грудь саднит боль моего прошлого. Все эмоции, которые я так старательно пытался прятать от себя последние семь лет, хлынули из меня неудержимым потоком.
— Не знаю даже, с чего начать?!
Маккензи опускает руку и подвигается немного ближе ко мне.
— Лучшее место, чтобы начать, как правило, вначале, — говорит она со смешком.
— Да... Наверное, ты права, — вздыхаю я, ища в себе силы открыть неприглядную правду. — Это началось около десяти лет назад. Я учился на последнем курсе в Гарварде. Мы с соседом по комнате, Эйденом Райтом, делали все возможное, чтобы избежать рождественских вечеринок, которые устраивали наши родители каждый год. Они так надеялись, что мы сойдемся с кем-нибудь из девчонок, поэтому нас каждый раз осаждали просто толпы родственников и друзей.
— В любом случае, — я вздыхаю и продолжаю, — Эйден и я тусовались в нашей комнате с его тогдашней пассией. Мне нужно было уйти, потому что им хотелось побыть вдвоем. Мне нужно было уйти. У меня был абонемент с некоторых пор, и мне хотелось посмотреть на игры «Патриотов».
— Футбол, — зарычала Маккензи.
— Как могло получиться, что ты из Техаса и вдруг не любишь футбол?
— Потому что футбол — сплошная скука. У них постоянно какие-то остановки, задержки, и зачастую все решено еще до начала игры. То ли дело хоккей. Игра настоящих мужчин, с брызгами крови на стене или где парня вполне могут избить хоккейной клюшкой.
— Футбол все же не так скучен, милая.
Она гладит мою щеку и пересаживается на середину кровати, подтянув колени к груди. Я откидываюсь назад и удобно располагаюсь на спинке кровати. Одна нога свисает вниз, а другая аккуратно себе отдыхает, вытянутая вдоль всей кровати.
— Да. Да. Так что ты хотел рассказать? — она кладет подбородок себе на колени.
Я стучу по губам, делая вид, что задумываюсь.
— А... Да, — говорю, щелкая пальцами. — Игры «Патриотов». Итак, в любом случае, мне нужно было попасть на стадион в тот день. Я никогда не забуду тот день. Он весь был пропитан духом Рождества. Свежая пороша рассыпалась по земле и почти у каждой двери была рождественская елка. Было очень холодно, в перерыве я просто замерзал. Я отправился в бар, чтобы выпить кофе, и как раз собирался сделать заказ, когда услышал женский плач и выкрикивание чьего-то имени. Она была красива и расстроена. Видеть ее расстроенной было ударом по моему сердцу.
— Всегда герой, — бормочет Маккензи.
— Не всегда, — признаюсь я, а потом продолжаю. — Я спросил ее, что случилось. Она сказал мне, что потеряла своего маленького племянника, Джека. Он сбежал, когда они остановились, чтобы заказать какао. Ему на тот момент было всего четыре. Я успокоил ее, говоря, что мы быстро его отыщем, и предупредил офицера полиции о сложившейся ситуации. Она показала нам фотографию мальчика и начался безумный поиск. Примерно через десять минут я обнаружил его стоящим перед продавцом футболок и увлеченно разглядывающим одну из них.
— О, это так мило, — воркует Маккензи.
— Я никогда не забуду облегчения, отразившегося в ее глазах, когда я вернул мальчика ей. Она поблагодарила меня за помощь и представилась. Ее именем было Ребекка Слоун. Я был поражен.
При мысли о Ребекке и том дне меня тошнит. Такая сладкая память вскоре будет испорчена другими воспоминаниями, более болезненными. При мысли об этом мне хочется выпить, но Маккензи своей чудесной улыбкой поощряет меня рассказывать дальше.
— Толпа начала расходиться. Перерыв закончился. Не знаю, что меня дернуло спросить ее, не сходит ли она со мной куда-нибудь. Я думал, что выиграл в лотерею, когда она согласилась, и стал искать ручку. Я обыскивал свое пальто, как сумасшедший. Я ведь был студентом, и эта письменная принадлежность всегда была у меня в неограниченном количестве. Когда, наконец, нашел, она протянула перчатку. Я повертел ее в ладони и записал ее номер.
Я прикасаюсь к своей левой руке, где много лет назад Ребекка написала свое имя и адрес.
— После того, как она и Джек вернулись на свои места, я возвратился и купил майку, которой любовался Джек. Я не мог сопротивляться. Он был милым парнишкой с пропеллером в одном месте. Беспроигрышно для малыша. Плюс ко всему у него имелась весьма горячая тетушка. Точка кипения для меня.
Маккензи откидывается на спинку, вытягивает ноги и, поболтав ими в воздухе, смеется:
— Отличный ход, Вайз.
Я хватаю ее за ногу, предотвращая от падения назад. Она вытягивает ноги на меня и улыбается.
— Что я могу сказать? Мне нравится баловать милых дам, — мои глаза остановились на комоде, где лежала шкатулка Маккензи. В зеркале я поймал взгляд Маккензи, смотрящую в том же направлении.
Печальная улыбка играет на ее лице, когда девушка касается меня кончиками пальцев.
— Я так понимаю, ты позвонил ей?
— Лучше, — хмыкаю, — я нашел, где она обитала.
Маккензи открывает рот и ахает в девичьем хихиканье:
— Да ни в жизнь!?
Я двигаю бровями вверх-вниз, придавая ими комизма:
— Так и есть. Это было не очень легко, но у меня была миссия. Я решил, что она должна быть поблизости от того места, где я сидел. Итак, я отправился вверх и вниз по проходам и, в конце концов, обнаружил ее. Джек забился под одеяло в трех рядах от меня. Когда я позвал его по имени, он уставился на меня карими глазами и тупейшей ухмылкой. Он скинул одеяло, соскочил с колен Ребекки и прицепился ко мне. Мне удалось отвертеться от его объятий, но шапочка из джерси слетела с его головы. Шапка была ему не по размеру, но он был к ней очень привязан, — я делаю паузу, чтобы передохнуть. Рассказывая эту историю, я презираю себя. Наши отношения с Ребеккой начинались так невинно. Кто мог предположить тогда, чем все закончится.
— Так что же произошло дальше? — подгоняет Маккензи. Она откидывается на локти назад.
Я принимаюсь теребить уголок одеяла, вытягивая нитки.
— Ребекка подошла ко мне и еще раз поблагодарила меня. Она рассказала, что они с Джеком прячутся от семейных разборок, когда между нами продолжился разговор. Она думала, что и я делаю нечто подобное. Ненамного позже я узнал, что родители Джека были в состоянии развода. И наше знакомство пришлось как раз на момент боевых действий в семье Слоун.
Маккензи хмурит брови, ее губы сжимаются. Она скрещивает лодыжки с моими бедрами.
— Это ужасно.
— Но так и было. Но в ту ночь мы не досмотрели игру до конца. Я позвал их с Джеком на ужин, потому что стало ужасно холодно. Мы отыскали одно теплое местечко. Если честно, в тот вечер для меня возник более интересный повод, чем игра.