Дней? Не хочу об этом думать.
- Пересадите ее в кресло, - раздался мужской голос, и мир перевернулся с ног на голову. Вернее, это меня подхватили на руки, а слабость и головокружение создали впечатление, что все вокруг вертится, будто нахожусь в шкатулке, которую можно крутить при помощи рычага. Кушетка исчезла из поля зрения, вместо нее появилось простое инвалидное кресло, потертое от времени, куда меня далеко не нежно усадили и сжали плечи, чтобы не завалилась вперед, как кукла – только далеко не неваляшка. Только сейчас заметила некое подобие больничного платья: я бы даже сказала, пакет из специальной ткани, в котором прорезали дырки для рук и головы, неудобный, жесткий и натирающий все, что только можно, однако сухой, что можно было назвать просто лучиком света в этом месте, полном тьмы и страха. Да, практически голая, с капельницей и без большей части волос, я переживала только о том, что меня одели в сухое; но если бы начала сейчас дотошно разглядывать каждый инструмент в помещении, кушетку, копошащегося в углу доктора и повисшие ремни, то сошла бы с ума. И далеко не понарошку.
- Реакция заторможенная, но есть, - раздался все тот же голос доктора рядом, внезапно и громко. Мне раздвинули веки и посветили карманным фонариком, глаз снова заслезился, и какое же было удовольствие просто вытереть слезы о больничную одежду, почесать нос - и вообще двигаться по мелочи. По обнаженным щиколоткам загулял прохладный ветер, но даже это сейчас вызывало облегчение, потому что раздраженная и натертая ремнями кожа «успокаивалась». Из всего, что я помнила, существовали только боль, темнота и духота, а сейчас существовали ветер, освещение и легкое покалывание в конечностях. Ужасная слабость не позволяла толком шевелиться, иначе бы я попыталась встать и пройтись, чтобы почувствовать стопами холодную и, возможно, немного шершавую плитку. Черно-белую, чередующуюся, как на шахматной доске.
Длинный, бесконечный пол шахматной расцветки. Он ведет все дальше и дальше, по обеим сторонам стены задернуты невообразимо яркими фиолетовыми полотнами со странным черным узором, а над головой играет музыка. Мелодия, которая вызывает противоречивые чувства, - и по лицу струятся слезы, а может губы расплываются в улыбке. Или даже в груди зарождается ярость… Эмоции разрастаются огненным комом в груди, выедая изнутри и выжигая все, что является сущностью, оставляя изувеченную оболочку с дотла сожженным нутром. Языки пламени медленно поглощают извивающиеся занавески, изменяющие очертания и превращающиеся в болезненно изогнутые фигуры, застывшие в безмолвном крике. И только шахматная дорога не имеет конца, она извивается, исчезает вдали, скручивается спиралью…
- Что? – выдавила я. Слово получилось рваным, состоящим больше из одних гласных, речь возвращалась очень медленно, даже голос в голове был невнятным, словно принадлежал не мне. Грудную клетку словно сдавило тисками, и под черепной коробкой будто запустили лопасти вентилятора. Плитка перед глазами размылась, а тело повело в правую сторону, и я непроизвольно ухватилась за держатель капельницы, борясь с дурнотой и пытаясь вдохнуть немного кислорода. Плитка под ногами прекратила крутиться и завиваться, будто гипнотическая картинка, но легкое головокружение не прошло. Где-то на кончике языка даже можно было почувствовать запах гари, - хотя, возможно, это просто обманка. Примерно так же пахли ремни, довольно специфично, и странно, что здесь у меня вообще не пропала возможность чувствовать запахи.
- Еще рано, - досадливо проговорил доктор, и лицо обхватили ладонями. Нос уловил слабый запах резины от перчаток, а затем возникла легкая боль. – Не дергайся, - прошипел он раздраженно, - а не то повредим перегородку. Держите ее. – Санитар снова обхватил меня за плечи, на этот раз прижимая к спинке кресла и не давая вырваться. Врач провел линейкой около уха, затем подкатил поближе столик с медицинскими инструментами и продолжил издеваться над моим носом. Боль прошла, сменившись неприятными ощущениями; из-за неудобного положения мне пришлось смотреть в потолок, и только в самый последний момент удалось разглядеть: из стоящего на столе устройства протягивается такая же прозрачная трубка, как и от флакона капельницы, и именно ее мне быстро и отточенным движением просунули внутрь. Закрепив все пластырем, чтобы не вывалилось обратно, и не обращая внимания на мои дерганья, – хотелось то ли блевать желчью, то ли кашлять, пока не вываляться легкие, - доктор слегка покрутил вентиль на устройстве, а затем установил мне его на колени и дал знак санитару ослабить хватку.