Бабочка раз, бабочка два.
Город сегодня сойдет с ума.
Пепел на крыльях, бабочка три.
Ну-ка, город, гори.
Время внезапно остановилось, все вокруг помутнело, но это не было резким ухудшением зрения – я отчетливо видела собственные пальцы, сжимавшие край больничной одежды. Однако из-под коляски под тихий скрип колес пробивалась густая темно-серая, почти черная дымка, какая бывает после большого пожара. Женщина закашлялась и согнулась еще больше, тощей ладонью прикрывая дергающиеся в судороге губы; резервуар с кислородом покачнулся, но внимание привлекло тусклое сияние, блекло-голубое, пульсирующие в области сердца. Не снаружи: стоило приглядеться, и я поняла, что оно располагалось внутри, как маленькая искра, бьющаяся из последних сил и пытающаяся выжить, не потухнуть. Темные миазмы, похожие на щупальца, оплетали костлявые ноги женщины, обволакивали пояс и пытались добраться до огонька, но было непонятно – чтобы усилить его энергию или затушить навсегда. Я не испытывала страха от близкого соседства с дымом, но возможно это было действием лекарств или усталость, оплетающая подобно осьминогу. Меня они не трогали, расползаясь в разные стороны, подыскивая себе жертву получше. Если вглядеться, то можно было заметить, что дым оплетал не только ту женщину – он хватался за конечности остальных пациентов, словно что-то искал. Внутри самой сути людей, шерстил их нутро, выворачивал наружу личность в поисках неизвестного.
Еще один громкий скрип колеса вывел из состояния транса, заставил встрепенуться – и я поняла, что все вокруг вернулось к исходному виду, окружение приобрело привычный цвет, а звуки словно наоборот, прибавили в громкости. По-прежнему жуткий коридор, по-прежнему бледные люди и по-прежнему сгорбленная фигура.
Щупальца исчезли, но наверняка их и не было вовсе. Просто мое воображение, какое бы оно прежде не было, расшалилось. Никаких зловещих стишков-песенок, простая женщина без странного сияния и – самое главное, - от меня не исходит странных запахов или дыма, будто прямо сейчас воспламенюсь или превращусь в пепел. Или прах. Последнее было более вероятным, учитывая, какой слабой я себя сейчас чувствовала. Казалось, кости переломятся от одного неудачного толчка, а фигура под больничной одеждой, возможно, походила на демонстрационное пособие по глубокой анорексии.
Пациенты даже не заметили замершего времени, продолжая медленно передвигаться по своим делам. Хотя какие дела могут быть в больнице с непонятным направлением? Меня лечили – кажется, - но на этом этаже все напоминает о психиатрии и ее выходцах. Даже плач за дверью больше походил на стенания умалишенного, чем на крики боли прооперированного, и неизвестно, что давило на мозг сильнее – первое или второе.
Оглянувшись, увидела только изящную фигуру Беннет, закрывающую собой оставшуюся позади часть коридора. Коляска неспешно добралась до одной из последних дверей, со слегка облупившейся краской и потертой множеством прикосновений ручкой. Тихий щелчок – и меня обдало прохладным воздухом, слегка спертым, но намного приятнее, чем приходилось дышать до этого момента. Внутри было темно и тихо, слишком темно и тихо, и в определенную секунду я почувствовала тревожность, холодными пальцами сжавшую комок в груди. Запах разнился с теми, прежними, на другом этаже. Пахло одиночеством, болью и чем-то еще, - особенно болью, хотя раньше, лежа на кушетке, казалось, что ничего страшнее и ужаснее быть не может. Беспокойство об исчезнувшей памяти временно отошло на второй план, потому что все чувства в организме обострились до предела, смешавшись в странную субстанцию. Я словно могла чувствовать палату, ее боль и одиночество, толстой коркой покрывшие стены и закупорившие маленькое окно под самым потолком. Узкое пространство, в котором даже кровать утопала в отчаянии и ненависти.