— Если Дина любит меня, я женюсь на ней, — сказал Генри в ответ на скучное нравоучение отца. — И это окончательно. Если бы Элеонора не пыталась разбудить твоё тщеславие, отец, ты, по крайней мере, попробовал бы понять меня. Но Элеонора тебе не позволит. Она строит из себя первую леди. Помещицу. Хозяйку замка Пен Куко. Она смотрит на Дину как на соперницу. И что ещё хуже: я думаю, она ей откровенно завидует. Она завидует её молодости и тому, что в неё влюблены. Эта ревность имеет сексуальные корни.
— Отвратительный вздор! — сердито произнёс Джоуслин, но было ясно: сейчас он не в своей тарелке.
— Нет! — воскликнул Генри. — Нет, это не вздор! То, что я хочу сказать, не имеет никакого отношения к психоанализу, даже приблизительно. Ты должен был понять, что из себя представляет Элеонора. Это алчная женщина. Она была влюблена в тебя до тех пор, пока не поняла, что это бесполезно и ты на её чувства не ответишь. Теперь она соперничает со своей подружкой Кампанула, чтобы завоевать расположение ректора. Дина говорит, что старые девы всегда влюбляются в её отца. И все это видят. Такое часто случается с женщинами типа Элеоноры и Идрис Кампанула. Ты слышал, что она говорит о докторе Темплетте и Селии Росс? В их отношениях она нашла повод для скандала. За этим последует вот что: Элеонора посчитает своим долгом предупредить бедную миссис Темплетт, что её муж слишком хорошо относится к вдове. Если только Идрис Кампанула не опередил её. В таких женщинах, как Элеонора и мисс Кампанула, есть что-то патологическое. Дина говорит…
— Неужели вы с Диной обсуждаете привязанность моей кузины к ректору — привязанность, в которую я абсолютно не верю? Если вы это делаете, я рассматриваю это как полное отсутствие хороших манер и вкуса.
— Мы с Диной, — сказал Генри, — обсуждаем все.
— Это что, современный способ ухаживания?
— Давай не будем оскорблять оба наших поколения, отец. До сих пор мы этого не делали. Ты всегда во многом понимал меня. Это все Элеонора! — закричал Генри. — Это Элеонора, Элеонора, Элеонора! Она во всем виновата!
Дверь в другом конце комнаты открылась, и в проёме на фоне освещённого холла появилась женская фигура.
— Ты звал меня, Генри, или мне показалось? — произнёс спокойный голос.
Мисс Элеонора Прентайс вошла в комнату.
— Уже больше пяти часов, — сказала она. — Приближается время нашего маленького собрания. Я попросила всех прийти к половине шестого.
Она засеменила к столу из вишнёвого дерева. Генри только что обратил внимание, что стол был отодвинут от стены и стоял посреди кабинета. Мисс Прентайс начала раскладывать на столе через небольшие интервалы карандаши и листы бумаги. При этом она что-то напевала. Генри невыносимо раздражало унылое мычание, доносившееся из узкой щели между её тонкими губами. Больше из желания заставить её заговорить по-человечески, чем узнать ответ на свой вопрос. Генри произнёс:
— Что за собрание, кузина Элеонора?
— Ты забыл, дорогой? Собрание комитета по проведению мероприятий. Ректор и Дина, доктор Темплетт, Идрис Кампанула и мы. Мы рассчитываем на тебя. И на Дину, конечно.
Последнюю фразу она произнесла с особенной нежностью.
“Она знает, что мы говорили о Дине”, — подумал Генри.
Он смотрел, как Элеонора вертит в руках листки, и в его глазах было то выражение, которое появляется у людей, когда они смотрят на объект своей особой ненависти.
Элеонора Прентайс была худой, бесцветной женщиной лет сорока девяти. По мнению Генри, флюиды святости, которые она источала, распространялись на недопустимо большое расстояние. Её постоянная полуулыбка говорила о том, что она пребывает в приятном расположении духа. Эта улыбка от многих скрывала истинное выражение её лица. Мисс Прентайс была настоящим представителем рода Джернигэмов. Генри вдруг подумал, что, по иронии судьбы, Джоуслин был гораздо меньше похож на своих предков, изображённых на семейных портретах, чем его кузина и сын. Генри и Элеонора имели носы и челюсти Джернигэмов. Эсквайр унаследовал от своей матери круглый подбородок и бесформенный нос. Взгляд голубых глаз Джоуслина даже в моменты довольно частых, но слабых вспышек гнева оставался беззащитным и слегка удивлённым. Генри, продолжая наблюдать за Элеонорой, подумал: как странно, что сам он похож на эту женщину, которую так ненавидит. У них не было ни капли общего, их взгляды на все этические вопросы кардинально разнились, они совершенно не доверяли друг другу, и тем не менее в обоих была твёрдая решимость, и они безошибочно чувствовали это. В Генри это качество смягчалось учтивостью и благородством души. Элеонора была просто вежлива и терпелива. Сейчас она вела себя именно так, как ей было свойственно: несмотря на то, что она явно слышала, как Генри сердито повторял её имя, войдя в комнату, она не спросила ещё раз, зачем он звал её, и в наступившей тишине стала спокойно заниматься своим делом. “Возможно, — подумал он, — это потому, что она стояла за дверью и слушала”. Элеонора начала придвигать к столу стулья.
— Я думаю, мы должны посадить ректора в твоё кресло, Джоуслин, — сказала она. — Генри, дорогой, ты мне поможешь? Оно довольно тяжёлое.
Генри и Джоуслин помогли ей поставить стулья и по её просьбе подбросили дров в камин. Когда все приготовления были закончены, мисс Прентайс расположилась за столом.
— Мне кажется, Джоуслин, — весело проговорила она. — мой любимый уголок в Пен Куко — это твой кабинет.
Эсквайр что-то промычал в ответ, а Генри сказал:
— Но ты ведь очень любишь каждый уголок в этом доме, не так ли, кузина?
— Да, — тихо произнесла она, — ещё с детства, когда я приезжала сюда на каникулы — ты помнишь, Джоуслин? — я полюбила милый старый дом.
— Агенты по недвижимости, — сказал Генри, — покрыли несмываемым позором слово “дом”. Оно потеряло своё значение. Мне очень жаль, кузина Элеонора, что когда я женюсь, я не смогу привести мою жену в Винтон. Ты же знаешь, я не могу позволить себе залатать крышу.
Джоуслин кашлянул, метнул на сына сердитый взгляд и опять отошёл к окну.
— Конечно, Винтон — это часть наследства, — чуть слышно прошептала мисс Прентайс.
— Как ты уже знаешь, — продолжал Генри, — я начал ухаживать за Диной Коупленд. Проанализируй-ка все, что ты подслушала в доме ректора, и скажи: как, по-твоему, она меня не отвергнет?
Он увидел, как, резко сощурились глаза Элеоноры и она улыбнулась немного шире, чем обычно, обнажив свои далеко выдающиеся вперёд некрасивые зубы.
“Ну типичная французская карикатура на английскую старую деву”, — подумал Генри.
— Я абсолютно уверена, дорогой, — сказала мисс Прентайс, — что ты не думаешь, будто я специально подслушала ваш милый разговор с Диной. Ничего подобного. Но я очень огорчилась, уловив несколько слов, которые…
— Которые ты передала отцу? Я уверен в этом.
— Я считала своим долгом поговорить с твоим отцом, Генри.
— Зачем?
— Потому что я считаю, дорогой, что вы оба слишком молоды и нуждаетесь в небольшом мудром напутствии.
— Тебе нравится Дина? — резко спросил Генри.
— Я уверена, что у неё есть много превосходных качеств, — ответила мисс Прентайс.
— Кузина Элеонора, я спросил, нравится ли она тебе.
— Она мне нравится именно за эти качества. Боюсь, дорогой, что, пожалуй, лучше в данный момент воздержаться от дальнейшего обсуждения.
— Согласен, — отозвался Джоуслин, все ещё стоя у окна. — Генри, я не хочу больше этого слышать. Скоро все будут здесь. Я вижу машину ректора. Она подъедет через пять минут. Элеонора, лучше расскажи нам, что это за собрание.
— Речь идёт о Молодёжном обществе, — сказала мисс Прентайс. — Мы очень нуждаемся в средствах, и ректор предложил поставить небольшую пьесу. Ты должен помнить, Джоуслин. Это было в тот вечер, когда мы все ужинали здесь.
— Да, что-то припоминаю, — ответил эсквайр.
— Между нами говоря, — продолжала мисс Прентайс, — я знаю, Джоуслин, что ты всегда любил играть на сцене и у тебя это очень хорошо получалось. Так естественно. Ты помнишь, как мы раньше ставили пьесы? Я рассказала об этом ректору, и он полностью меня поддерживает. Доктор Темплетт весьма неплохой актёр, особенно ему удаются комедийные роли, и наша дорогая Идрис Кампанула полна энтузиазма.