«У меня же пропасть домашних заданий, ведь это не обычная школа», — ответил Вилли. «Это меня не касается, — заявил отец. — Не могу же я еще и дрова колоть».
Через шесть месяцев после начала занятий классный наставник сказал: «Вилли, в чем дело, вы купили у товарища форму за сорок франков, а отдали за нее пока что всего два франка…» — «Эта форма, — ответил Вилли, — не стоит и тех двух франков: брюки мне коротки, а рукава…» — «Вилли, — резко оборвал его классный наставник, — чтобы я больше этого не слышал. Либо вы заплатите за форму, либо…» — «Либо?» — спросил Вилли. «Мне придется принять меры». — «У меня нет денег», — заявил Вилли. «У вас есть родители, Вилли. Вы что, прокутили эти деньги? Ходили в кафе, в кино?» — «У моих родителей денег нет».
С минуту классный наставник молчал. Потом сказал: «Хотел бы я знать, почему твои родители послали тебя в кантональную школу, если у них нет денег?» — «Потому что у меня большие способности», — ответил Вилли. «Ты много воображаешь о себе». — «Так ведь я лучший ученик. Разве вы не читали в газетах?» — «Вилли, — сказал классный наставник, — ты действительно блестяще выдержал вступительный экзамен. Но на сегодняшний день твои отметки… Мне кажется, Вилли, что ты много возомнил о себе и обленился. Твой успех осенью вскружил тебе голову». — «Нет», — возразил Вилли так тихо, что учитель мог и не расслышать. «Твой средний балл, — сказал учитель, — хотя я и не имею права тебе это говорить, составляет 4,2. Тебя едва-едва можно будет перевести в четвертый класс».
Вилли даже не подозревал, что у него такие плохие отметки. Он, правда, вспомнил несколько контрольных работ, с которыми не справился. Вспомнил и случаи, когда не смог ответить при устном опросе. Но что у него такой низкий балл — этого он не знал. Дома за ужином он сказал: «Мне до четвертого класса не дотянуть». — «То есть как?» — спросил отец. «Я отстаю», — ответил Вилли. «Тогда лучше уж бросай прямо сейчас», — сказал отец. «И что дальше?» — «Ты можешь хоть завтра начать работать на лесопильном заводе. Семь франков в день. Значит, сорок два в неделю. Субботу Билер оплачивает полностью. Семь франков в неделю можешь оставлять себе. Завтра я поговорю с Билером».
А матери он сказал: «Разве я не говорил тебе всегда, что нечего дурить парню голову? Если хочешь знать, наш Вилли в сто раз умнее священника и учителя, вместе взятых».
А Вилли он сказал: «Я научу тебя пить „вельтлинер“. Такое дело вспрыснуть надо».
— Так, а что было потом? — спросил Зайлер.
— Ничего, — ответил Кауц.
— Когда вы приехали в Цюрих?
— Через год.
— В каком году?
— В тысяча девятьсот тридцать пятом или в тридцать шестом.
— А что вы делали в Цюрихе?
— Все что хотите. Ведь была самая безработица. Перебивался как мог.
— А как вы думаете, что могло случиться с вашей дочуркой?
— Скорее всего, Рут попала в лапы одного из этих окаянных сексуальных маньяков и ее уже нет в живых.
— Да что вы? Чем вы можете обосновать такое чудовищное предположение?
— Я ведь знаю свою дочь.
— Что вы хотите этим сказать?
— Я знаю, какая она любопытная. И знаю, как легко она идет на уличные знакомства. К тому же она такая хорошенькая и в ней столько секса. Рут, — добавил он вдруг, — давно бы позвонила, будь она жива. Рут позвонила бы при всех обстоятельствах…
— Черт возьми, — сказал Зайлер, — скоро восемь, я должен идти.
— Конечно, идите. Но не забудьте о нашем уговоре!
19 августа, 16 часов 30 минут
КАБИНЕТ ЭПШТЕЙНА
— Послушайте, господин Кремер, — сказал Эпштейн, — я не обязан да и не вижу повода согласовывать каждое свое решение с редакцией. Вы хорошо знаете, как ценю я критические замечания, ценю всякие обсуждения и дискуссии, особенно с некоторыми из моих редакторов — они, можно сказать, составляют ядро редакции, — но повторяю еще раз: есть вопросы, которые я должен решать один. И ответственность за эти решения несу тоже я один. Я отвечаю только перед издателем — и никем другим.
— Вы ошибаетесь, — возразил Кремер. — Перед нами вы тоже отвечаете.
— В каком смысле?
— Нам не все равно, что печатается в «Миттагблатте».
— Я этого и не думаю. Ведь мы ежедневно проводим совещания. Каждый заведующий отделом может высказать там свое мнение. Мы спорим, обсуждаем самые различные вопросы.
— Да, мы обсуждаем какой-нибудь один вопрос, одну проблему, скажем, в течение десяти минут, прийти к согласию нам не удается, и тогда решение выносите вы.
— Но мы не можем вести бесконечные дебаты, господин Кремер. Как все работающие люди, мы подчиняемся диктату часов. И когда дискуссия выходит из берегов, одному приходится решать за всех. Кто же решает? Естественно, тот, на ком лежит ответственность.