Выбрать главу

— Ты пошла за него потому, что этот брак означал для тебя материальную обеспеченность?

— Потому, что он упорно хотел жениться только на мне, и ни на ком другом.

— А вот наш Герберт проучился десять лет, но так ничего и не добился.

— Да, к сожалению, — согласилась мать.

— Нет, — ожесточенно возразила Сильвия, — неверно, что он ничего не добился, он добился как раз того, что ему по душе, а большего ему не достичь.

— Да, я думаю, Герберт доволен своим положением.

— Но ведь ты хотела, чтобы твой сын стал профессором.

— Да, у меня были свои планы на этот счет.

— А какие планы были у тебя на мой счет?

— Ты права, Герберта я любила больше. Но я уже загладила свою вину перед тобой.

— Когда и как?

— Я тебе помогала, когда ты вышла замуж.

— Ты сделала все, чтобы помешать моему замужеству.

— Но когда вы все-таки поженились, я тебе помогала.

— Ты даже не приехала на свадьбу.

— Я подарила тебе полдюжины простынь и пододеяльников, а папа послал двадцать белых роз.

— А когда я тебе сказала по телефону, что я беременна…

— Вполне понятно, что тогда это показалось мне безумием. Твой муж — мелкая сошка, его заработка едва хватало вам на стол… Ну а кто купил тебе детскую коляску, оплатил твое пребывание в больнице — это, между прочим, была частная клиника, — кто пригласил тебя, твоего мужа и Оливера на месяц к морю? И вообще откуда мне было знать, что твой муж и правда выйдет в люди?

— Как это он «вышел в люди»?

— Во всяком случае, теперь я тебе завидую. У тебя хватило смелости выйти за настоящего авантюриста, можно сказать, за босяка, ничтожество, а сегодня твой муж солидный человек, главный редактор, у вас собственный дом с плавательным бассейном, две машины, моторная лодка, а посмотри на меня… — Мать Сильвии встала и подошла к балконной двери, чтобы опустить шторы — в окно било солнце.

— Я развожусь с Эпом, — сказала Сильвия и тоже встала.

Мать не обернулась, но, не успев опустить шторы, так и застыла с поднятой рукой. Оконное стекло отражало ее постаревшее лицо. Она молчала.

— Я никогда его не любила, — медленно произнесла Сильвия.

Мать вернулась на прежнее место.

— Неправда, — сказала она.

— Правда. Я нуждалась в Эпе, но никогда его не любила.

— И давно ты поняла, что не любишь его?

— Я была влюблена в него, когда мы поженились. Вот и все. А когда я узнала, что у меня будет ребенок, я его возненавидела.

— Значит, все эти семнадцать лет…

— Шестнадцать, — сказала Сильвия.

— И что теперь?

— Я ухожу.

— Куда?

— Я познакомилась с другим человеком.

— А что по этому поводу говорит Эп?

— Что он может сказать?

— Кто этот другой?

— Фотограф. Он моложе Эпа. Тоже женат. Разводится.

— Из-за тебя?

— Тебе известно, что я уже шестнадцать лет не сплю с Эпом?

— А с другим ты живешь?

— Да.

— Эп знает?

— Конечно.

— Ты сама ему сказала?

— Эп всегда умел обо всем догадываться.

— Выходит, ты виновна в супружеской измене?

— Да.

— И это привело к разводу?

— Да.

— Значит, ты в худшем положении.

— Знаю, я в руках у Эпа.

— Тебе нужны деньги на адвоката?

Сильвия накинула на плечи плащ, взглянула на часы и сказала:

— До Цюриха мне добираться не меньше двух часов, а в пять Оливер приходит из школы.

23 августа, 14 часов 30 минут

В ДОМЕ ЭПШТЕЙНА

«Дорогой Эп, я узнала, что тебя нет в Париже. Я пыталась тебе позвонить. Ты прибыл в Париж — так мне сказали в отеле, — но сразу же поехал дальше, как будто в Милан. Дорогой Эп, когда ты вернешься, меня уже здесь не будет. Я решилась. Я ухожу от тебя. Надеюсь, ты будешь благоразумен и мы сможем прийти к согласию относительно Оливера — ты знаешь, я не представляю себе жизни без Оливера, но и жизни с тобой я себе тоже не представляю. Меня и Оливера уже не будет здесь, когда ты вернешься. Правда, с Оливером я еще об этом не говорила. Он трудный мальчик. Он всегда был трудным. Ты его избаловал. Ты с твоими современными методами воспитания, с твоим диалектическим воспитанием. Дорогой Эп, я вовсе не хочу тебя ругать, это было бы глупо с моей стороны, я знаю, ты любишь сына и всегда старался сделать как лучше для него. Ты и для меня всегда старался сделать как лучше. Только ты ни разу не спросил, что, на мой взгляд, для меня лучше. Хотя я и сама этого не знаю. Но рядом с тобой я лишена всякой возможности в этом разобраться. Когда ты здесь, ты потребляешь весь кислород, ты угнетаешь меня, рядом с тобой я тушуюсь, ты всегда прав, у тебя всегда более убедительные аргументы, ты прочитал больше книг, ты чего-то добился в жизни, все смотрят на тебя снизу вверх, ты — шеф, тебе подчиняются шестьдесят человек, ты… Нет, дорогой Эп, я ни в чем не хочу тебя упрекать, я только хочу сказать тебе, что ухожу, и ухожу к Тобиасу. Ты чернишь Тобиаса, звонишь его жене, и она наговаривает тебе на него невесть что. Тобиаса нисколько не порочит, что он уже однажды развелся. Хоть бы и по своей вине, как говорят. И что свою вторую жену он оставляет с тремя детьми. Я женщина, но я могу понять Тобиаса. Его жена честолюбива. Тебе известно, она художник-декоратор, оформляет витрины универмагов. Ей непременно надо быть выше мужа. Она бог знает что воображает о себе только потому, что целых семь лет зарабатывала больше, чем он. Это когда он еще был виолончелистом. Но разве виолончелист, может заработать много денег? Я тебя содержала, говорит она теперь. Теперь, когда Тобиас получил очень большое наследство, он может наконец освободиться. Он будет свободен. И освободит меня. Мы подходим друг другу. Во всех отношениях. Ведь наш брак с тобой уже много лет как перестал быть таковым. В течение многих лет я убеждала себя, что любить вовсе не обязательно. Потому что у меня почти не было, совсем не было к тебе никакого чувства. С Тобиасом у нас все по-другому. Я хочу жить, жить, жить… Вечно я слышу одно и то же: вы жена такого-то… Вечно я должна отвечать: да, я жена такого-то. Только жена такого-то. А ведь я говорила тебе семнадцать лет назад, не надо нам вступать в брак. Жить вместе — да, но не вступать в брак. Тебе хотелось жениться, хотелось иметь семью, детей, ты сделал меня зависимой от тебя… Уж конечно, теперь ты мне припомнишь все. И что однажды я уже расставалась с тобой, но потом вернулась. И что однажды я… ты понимаешь, что я хочу сказать… пришла к тебе. Да, ты был великодушен — ты поистине благородный человек, — ты мне все простил, все снова наладил, ты еще и еще раз одержал надо мной верх. Ты воспользовался моей беспомощностью. Ты ненормален, нездоров. Тобиас тоже так считает. Нормальный человек избил бы Тобиаса, по меньшей мере наорал бы на него, сказал бы ему: как вы смеете, руки прочь от моей жены, или я всажу в вас пулю. Нет, этого ты не сделаешь, ведь ты благородный человек. Ты все выслушиваешь и с полным спокойствием заявляешь Тобиасу: „Так, значит, вы любите мою жену? Что ж, надо подумать, как нам выйти из этого положения. И моя жена, значит, тоже вас любит? Видите ли, господин Петерман, я не имею права собственности на свою жену, я ее не покупал и ей не хозяин, правда, я ее люблю, но какой-нибудь выход мы найдем. Понимаете, господин Петерман, разумнее всего, конечно, было бы, если бы мы все могли жить вместе, со временем, вероятно, войдет в обычай групповой брак…“ Вот как рассуждает благородный господин Эпштейн, который все на свете знает, прочел все книги о любви, браке, сексе и тому подобных вещах, — благородный господин Эпштейн, который болтает о сексуальной революции… Ах, дорогой Эп, мне и в самом деле не хочется тебя поносить, ведь у меня нет к тебе ненависти, я хорошо к тебе отношусь, я… Пожалуйста, дай мне эту пресловутую свободу, не чини мне препятствий. Я тебе не нужна. Ты достаточно сильный человек. А вот Тобиасу я нужна. Он любит меня. Я люблю его. Без меня он не выдержит разрыва с женой. А ты себе не представляешь, какие сложности создает ему жена… Кто-то ломится к нам, звонок прямо разрывается, допишу потом…»