Выбрать главу

Ты боялась стать матерью. Ты сказала: если женщина беременна, она не может заниматься любовью. Я поверил тебе — так мало я смыслил тогда в этих делах. Мы стали ссориться, я иногда напивался. Ты жаловалась на плохое самочувствие, но тем не менее пошла работать, потому что, как ты говорила, нам теперь нужно будет столько всего купить. Я восхищался тобой. Ты работала до восьмого месяца. Потом тебя вдруг стали беспокоить боли в сердце. «У меня что-то неладно с сердцем», — заявила ты. Я повел тебя к специалисту, электрокардиограмма ничего не показала, а врач диагностировал невроз, возникший, возможно, на почве страха перед материнством. Он прописал тебе либриум, валиум и тому подобные лекарства, от этих лекарств или от чего другого, но ты стала чувствовать себя лучше. В декабре родился Оливер. Я до последнего момента от тебя не отходил, рассказывал смешные истории, даже когда у тебя начались схватки, и ты хохотала, хохотала так, что и не заметила, как Оливер от тебя отделился…

Взглянуть правде в глаза? Примерно через три недели после родов ты снова позвала меня к себе. Но было уже не то, что раньше. Я подумал, ну что же, Наверно, так и должно быть. Что ты думала при этом, я не знаю. Ты ни разу ничего не сказала. Материально мы как-то существовали, сводили концы с концами, голодать нам не приходилось, вино, правда, бывало только по субботам. Развлекаться мы теперь все равно не имели возможности из-за Оливера, да я и не испытывал никакой потребности, как ты — не знаю, ты ничего не говорила, зато я помню, что у тебя опять появились жалобы на сердце, что ты часто отказывалась спать со мной, ссылаясь на усталость, а я не настаивал — у тебя на руках был Оливер, хозяйство, работы невпроворот, одни пеленки чего стоили… Иногда к нам заходил твой знакомый — Бруно, преуспевающий фотограф… Они у тебя все фотографы… Он приносил на ужин мясо и вино. Вначале он бывал раз в неделю, потом два, а потом и четыре раза в неделю. У него была машина, он ею пользовался для работы, и вот в 1953 году, незадолго до пасхи, он сказал, что ему надо срочно ехать в Париж, не хотим ли мы составить ему компанию. Я ответил, что это не получится — я как раз должен был закончить большую работу для радио, да и встал бы вопрос, с кем оставить Оливера. И тогда я предложил: возьми с собой Сильвию, она почти не выходит из дома, сидит как привязанная… Итак, в светлый четверг ты уехала с Бруно. Позднее мне передавали, что в Женеве — по какой-то причине Бруно пришлось ехать не через Базель, а через Женеву — у тебя случился на улице приступ сердечной слабости. И снова выяснилось, что сердце у тебя само по себе здоровое. Опять невроз. Во вторник после пасхи вы вернулись, а в среду Бруно заявил, что ему необходимо со мной поговорить. Он сказал: «Ваши супружеские отношения не ладятся, отпусти Сильвию, разведись с ней. Сильвия тебя не любит». Я спросил: «Она любит тебя?» — «Да», — ответил Бруно. Признаюсь, развода я себе представить не мог. Потому что любил тебя и Оливера. Ребенком и подростком я сам слишком сильно страдал оттого, что меня швыряли туда-сюда и мне приходилось жить то у бабушки с дедушкой, то у матери, то у каких-то родственников, то в интернатах. И мне это представлялось самым большим злом, которого надо бояться и от которого я во что бы то ни стало должен уберечь Оливера. О том, что я по-настоящему любил тебя — хотя и страдал оттого, что ты все реже соглашалась на близость со мной, — я сейчас говорить не буду, я воспринимал твое охлаждение как нечто вполне естественное. От всех вокруг я слышал, что брак и половая жизнь — это далеко не одно и то же, уж не говоря о том, утешал я себя, что католическая церковь дозволяет супругам иметь сношения только ради рождения детей, наверно, люди, которые это придумали, тоже были не без головы.