— Все женщины, которые у тебя были до меня, тебя бросали.
— Не все.
— Конечно, но все. Тебе и сегодня нет отказа от женщин. От таких, которые тебе не нужны. Но я говорю о тех женщинах, которых ты хотел удержать.
— Что ж, возможно.
— Тебе могло показаться, что уж я-то тебя никогда не брошу.
— Ты меня бросала не раз.
— Но всегда возвращалась.
— В один прекрасный день ты не вернешься.
— Ты женился на мне, потому что я была такая робкая и беспомощная, а ты был сильный — я хочу сказать, что рядом со мной, с моей слабостью, ты казался сильным.
— Тем не менее ты имела полное право сказать «нет».
— Почему ты такой непоследовательный?
— В чем это я непоследовательный?
— Когда мы познакомились, ты был коммунистом или чем-то в этом роде. Сегодня ты редактор бульварной газеты, которая…
— Коммунист! Как ты себе это представляешь? Ведь только называть себя коммунистом — это мало чего стоит.
— Может, я вышла за тебя потому, что ты тоже был бедный.
— И я должен был так и остаться бедняком?
— Не знаю.
— Впрочем, что нам проку от великих теорий, когда мы даже не научились еще как следует воспитывать своих детей. Правда, нам не так-то легко научиться их воспитывать, если теории оказываются несостоятельными… Допустим, теории годны для тех, кто сегодня владеет всем, а они не желают… Оставим это. Сейчас, я должен все же хоть немного поспать…
25 августа, 3 часа 20 минут
НА КУХНЕ У КАНТОНАЛЬНОГО ПОЛИЦЕЙСКОГО ЗИММЕНА В ЛАНГЕНТАЛЕ
— Свари ему крепкий кофе, парнишка совсем из сил выбился, — сказал Зиммен жене.
— Ты тоже будешь пить? — спросила госпожа Зиммен.
— Да. Надеюсь, тебя можно не привязывать, ты не удерешь, а?
— Можете не опасаться, — ответил Оливер.
— Ну что же, тогда давай все по порядку, я буду записывать. Значит, ты и есть тот самый Оливер Эпштейн, которого разыскивает полиция.
— Да.
— Откуда у тебя такая фамилия?
— Не знаю.
— Так ведь у него же есть родители, — вставила госпожа Зиммен.
— Твои родители что, иностранцы?
— Нет.
— И мать тоже нет?
— Насколько я знаю, нет.
— Родители у тебя богатые?
— Мой отец очень много зарабатывает.
— Да уж конечно, немало надо зарабатывать, чтобы разжиться на моторную лодку.
— У нас еще и две машины, — сказал Оливер.
— Может быть, тебя наконец переведут в город, — заметила госпожа Зиммен.
— Почему? — спросил муж.
— Теперь ты им доказал, какой ты молодец.
— Это верно. Видишь, а ты все твердила, иди, мол, спать, уж сюда-то он наверняка не забредет.
— Вот кофе… Они приедут за ним сюда?
— Я еще не сообщил, что он у меня.
— Почему?
— Сначала я должен его допросить, составить протокол, признание должно быть зафиксировано.
— Ты прав. Если хочешь, я буду печатать на машинке.
— Давай, давай. Ты печатаешь быстрее меня.
— Я сейчас вернусь.
— Ладно. Скажи, Эпштейн, как ты оказался в этих местах?
— Сегодня вечером я выехал из Лозанны, доехал до Берна, там я передумал и решил в Цюрих не ехать. Я вышел в Берне и пересел в другой поезд, а тот довез меня только до Лангенталя. Тогда я пошел пешком…
— Куда ты направлялся?
— Сам не знаю. Надеялся, что-нибудь уж я придумаю.
— Вот тут ты дал маху, не сообразил, что полиция уже охотится за тобой по всей стране.
— Да я знал. Это напечатали во всех газетах. И по радио тоже передавали.
— Почему сперва ты удрал в Лозанну?
— Я думал, что смогу там спрятаться.
— А почему смылся оттуда?
— Боялся, что Ирэн меня выдаст.
— Кто такая Ирэн?
— Этого бы я не хотел говорить.
— Но тебе придется сказать.
— Нет, я не скажу.
— Ну, мы все равно выясним.
— Может быть.
— А где сейчас девчонка?
— Какая девчонка?
— Ты прекрасно знаешь, о чем я говорю.
— Полиция ведь не нашла труп.
— Значит, ты признаешь?
— Что?
— Что девчонка убита?
— Я это допускаю.
— Ты ее убил?
Оливер молчал.
— В таких случаях лучше всего сознаться сразу. За это смягчают наказание.
— Я не боюсь тюрьмы.
— За убийство полагается каторжная тюрьма.
— Но не в его возрасте, — вставила госпожа Зиммен.
— Не знаю, не знаю…
— А что я, по-вашему, сделал с девчонкой?
— Ты ее трахнул?
— Не выражайся, — вмешалась госпожа Зиммен.
— Ладно, не буду. Ты с ней занимался любовью, с девчонкой-то?
— Где? — спросил Оливер.