— У врача?
— Садись, — сказал Лутц, — мне надо с тобой поговорить, прежде чем ты отправишься в свой клуб. Но сперва принеси мне из кухни пиво.
Петер взял на кухне бутылку пива и стакан и поставил перед отцом на столик.
— Мама сказала мне, что ты ходил к психотерапевту.
— Мама преувеличивает, — ответил Петер. — Можно подумать, будто я лечился у психоаналитика.
— Да садись же.
Но Петер не сел.
— Может, у тебя все-таки найдется полчасика для беседы с отцом?
— Чего ты от меня хочешь?
— Значит, ты не лечишься?
— Ну как тебе сказать?.. Я участвую в сеансах массовой психотерапии. Каждый четверг вечером в большом зале дома профсоюзов собирается от восьмидесяти до ста человек, они обсуждают свои житейские проблемы, свои конфликты с окружающим миром. Доктор Финкельштейн при этом присутствует, он внимательно слушает, а время от времени вмешивается в дискуссию, чтобы все поставить на свои места. Вот и все.
— Финкельштейн? Еврей?
— Еврей. Ученик Фрейда, австромарксист, если я не ошибаюсь.
— А тебе какой от этого прок? Ты-то чего не видел на этих собраниях?
— Кто заинтересованно следит, не зевает по сторонам, тому большой прок.
— Какой, например?
— Каждый может узнать, что не он один испытывает трудности. Каждый может научиться вылезать из своей раковины, быть честным, сознавать свою человеческую ценность.
— О чем же вы спорите?
— Кто-нибудь из присутствующих берет на себя роль председателя, ставит на обсуждение какую-либо проблему и ведет дискуссию. А каждый, кто хочет высказаться, должен поднять руку и говорить только от своего имени. Ничего такого, что вычитано из книг, лишь то, что сам слышал, и так далее. Понятно, что многим сначала трудно.
— Ты мне еще не ответил на вопрос — о чем вы спорите.
— О чем хочешь. О половом чувстве до брака, в браке, о половом просвещении детей, о воспитании, о телесных наказаниях и так далее, о бессмысленности наказания вообще. О свободе и о политике тоже спорим.
— А какова примерно общая тенденция?
— Допустим, человек должен учиться быть непослушным.
— Ну и ну, хорошая у тебя компания!
— Четыре вечера подряд обсуждалось дело Оливера Эпштейна, — сказал Петер, пристально глядя на отца.
— Пиво слишком холодное, — буркнул Лутц. — Твою мать никак не научишь, что пиво надо держать в прохладном месте, но ни в коем случае не в холодильнике.
— После того как стало известно, что ты предъявил ему обвинение в убийстве…
— Это меня не интересует, — отрезал Лутц. — Сядь наконец, мне надо с тобой поговорить серьезно.
— Финкельштейн высказался о тебе весьма нелестно.
— Обо мне?
— Конечно, фамилии твоей он не называл. Он не называет людей, а говорит только о психо-политических структурах.
— Любопытно, что же это светило изволит говорить о нас грешных?
— Следовало ожидать, сказал Финкельштейн, что прокурор построит обвинение как раз на самой худшей версии.
— А почему?
— Результат далеко зашедшей фрустрации.
— Этот Финкельштейн разве швейцарец?
— Эмигрант. Но у него есть вид на жительство.
— Значит, я подвержен фрустрации?
— Не без того, — ответил Петер.
— Век живи, век учись, — заметил Лутц.
— Ты вообще-то знаешь, что такое фрустрация?
— Знаю, знаю.
— Фрустрация — это вынужденный отказ от удовлетворения витальных потребностей.
— Пива хочешь? — спросил Лутц и тыльной стороной ладони отер пену с губ.
Петер отрицательно качнул головой.
— Тебе сейчас двадцать один год, — сказал Лутц.
— Двадцать один с половиной, — уточнил Петер. — О чем ты, собственно, намерен со мной говорить?
— Значит, сегодня вечером ты опять идешь в этот свой клуб?
— Ты против этого?
— Мне сегодня звонил полицай-президент. И первый секретарь нашей партии — тоже.
— Ну и что?
— Правда, что ты председатель этого вашего клуба?
— У нас нет ни президиума, ни председателя. Наш клуб — антиавторитарный.
— Во всяком деле нужен заводила.
— Говорят, у меня есть ораторский талант. Поэтому мне приходится выступать чаще, чем моим товарищам.
— Вы обращаетесь друг к другу со словом «товарищ»?
— А как мы, по-твоему, должны обращаться?
— И все-таки я никак не пойму, к чему вы стремитесь. К тому, скажем, чтобы китайцы добились мирового господства?
— Откуда ты взял такую чушь?
— Полицай-президент сказал мне, что ваш клуб развесил по всему городу китайские флаги.
— Флаги Вьетконга, — пояснил Петер.