Выбрать главу

Как музыка для Климента может быть вульгарной, опасной, греховной, таки скульптура: «В Риме в старину ксоаном Ареса было копье […], так как ремесленники еще не упражнялись в искусстве изготавливать красивое на вид зло» (Clem. Protr., 46, 4). Именно искусству Климент вменяет в вину обожествление образов богов: «Вас искусство обмануло, […] склонив если не к страсти, то к почитанию статуй и картин» (Ibid., 57, 5); «ваятели бесчестят немую землю, изменяя подлинную ее природу, побуждая других при помощи своего искусства поклоняться ей» (Ibid., 51, 6); «прилагается искусство, материя облекается в форму, и […] вещество […] становится благодаря одной лишь форме почитаемым» (Ibid., 56, 5).

Для певца гармонии Климента не καλός («красивый») представляется ἀγαθός («добрым»), а ἀγαθός – καλός. Для него важно соответствие внешней красоты внутренней чистоте. О любимце императора Адриана красавце Антиное он пишет: «Зачем же ты причисляешь к богам того, кто удостоился почестей за блуд? Зачем приказал оплакивать его как сына? Зачем рассказываешь о его красоте? Позорна красота, загубленная надругательством. Не тиранствуй, о человек, над красотой, не глумись над цветущим юношей; сохрани чистоту чистой, чтоб была подлинной; будь царем над ней, а не тираном! Пусть она пребудет свободной! Тогда я признаю твою красоту, ибо ты сохранил чистым образ; тогда поклонюсь красоте, когда она – истинный прообраз прекрасного» (Clem. Protr., 49, 2). Наставленного в справедливости человека, в сердце которого начертаны речения истины, Климент называет «прекрасным гимном Богу» (Ibid., 107, 1)[66]. В «Увещевании» практически не говорится о Христовых страданиях. Исключением являются фразы, подобные следующим: «Господь пожелал вновь освободить его от оков и, облекшись плотью […], победил змея и поработил тирана – смерть и, что самое удивительное, человека того, соблазненного удовольствием, связанного тлением, Своими распростертыми на кресте руками явил миру освобожденным. О таинственное чудо! Господь упал, а человек восстал» (Clem. Protr., 111, 2–3). «Он набрал при помощи собственной крови и слова не обагренное кровью войско и вручил солдатам Царство Небесное» (Ibid., 116, 2). В этом Климент сильно расходится со своим современником Тертуллианом, делавшим акцент именно на страстях Господа[67]. Эти две тенденции изображать Христа получат дальнейшее развитие в восточной и западной иконографии. Эстетика страсти была совершенно чужда спокойному духу Тита Флавия. Наиболее показательными в этом отношении представляются такие его слова: «Посмотрите на идолослужителей с грязными волосами, в оскорбительно испачканной и порванной одежде, не ведающих, что значит мыться, длиной ногтей уподобившихся зверям, многих же – лишенных половых органов и показывающих на деле, что храмы идолов суть некие могилы или темницы. Мне кажется, что эти люди оплакивают богов, а не поклоняются им, испытывая по отношению к ним нечто подобное скорее жалости, чем почитанию» (Ibid., 91, 1).В другом месте он с похвалой отзывается об одном греческом мудреце, убеждавшем египтян: «Если вы считаете кого-нибудь богами, не оплакивайте их и не бейте себя в грудь. Если же оплакиваете, то не считайте их богами» (Ibid., 24, 3). Как было сказано выше, физическое уродство, увечье как таковое было противно Клименту[68]. Распятым у него оказывается не Христос, а смерть: «Он сделал из заката восход и распял смерть в жизнь» (Ibid., 114, 4). Страсть и страдание не гармоничны и не могли быть воспеты Титом Флавием. Он с осуждением говорит об обожествлении язычниками скорби (Ibid., 3, 1) и страстей (Ibid., 26, 4).

Главной прелестью греческой религии, по словам Ф.Ф. Зелинского, был культ видимой красоты[69]. Именно поэтому Климент много места в своем сочинении уделяет скульпторам и их творениям. Вероятно, он чаще всех остальных ранних христианских авторов обращается к теме воплощения богов в статуях. Он называет имена тринадцати скульпторов (Арг, Бриаксид, Дипен, Калос, Лисипп, Поликлет, Пракситель, Сикон, Скиллид, Скопас, Смилид, Телесий, Фидий)[70]. Самого Бога он называет Создателем одушевленной статуи – человека (Clem. Protr., 98, 3), а своих читателей – богоподобными изваяниями Слова (Clem. Protr., 121, 1).

вернуться

66

О «прекрасном» у Климента см.: Бычков В.В. Указ. соч. с. 207–210.

вернуться

67

Заметим, что именно Тертуллиан, доказывая ложность языческих богов, подчеркивал прежде всего не факт их смерти, а их первоначальное человеческое состояние; он, в отличие от греческих защитников христианства, видел опасность для христианской проповеди распятого Христа в акцентировании внимания на том, что боги умерли.

вернуться

68

В этой связи интересны наблюдения В.В. Бычкова: «Мысль о простом, даже “невзрачном” (εὐτελής) внешнем виде Христа ляжет впоследствии в основу аскетической практики монахов, найдет отражение в системах художественных образов средневекового искусства […]. С неумолимой последовательностью, доходящей иногда до натуралистического уродства, она будет реализована в западном средневековом искусстве и станет там главным критерием изображения человеческого тела вообще. Иная картина наблюдается в византийской и древнерусской живописи. Здесь никогда не забывали другую мысль Климента – о том, что внутреннее благородство и душевная красота человека […] находят отражение и в его внешнем виде, прежде всего в лице» (Бычков В.В. Указ. соч. с. 212).

вернуться

69

Зелинский Ф.Ф. Древнегреческая религия. Киев, 1993. с. 117

вернуться

70

Для сравнения: в «Увещевании» упомянут всего тридцать один философ.