Климент и Египет
Поскольку Климент жил и писал в Египте[71], большое место в его сочинениях уделено египетской мифологии, истории и культуре. Он замечает: « египтяне, о которых я упомянул, разделились по своим культам: жители Сиины поклоняются лещу, населяющие Элефантину – меоте (это другая рыба), оксиринхиты рыбе, давшей название их краю, – осетру; кроме того, гераклеополиты – ихневмону, жители Саиса и Фив – барану, ликополиты – волку, кинополиты – собаке, Апису – жители Мемфиса, мендесцы – козлу» (Clem. Protr., ). Ниже читаем: «Сами демоны признают свое чревоугодие, говоря: «Жертвенный чад, возлиянья – нам дар сей достался на долю». Что иное изрекли бы египетские боги, такие как коты или ласки, обладай они способностью говорить, чем этот гомеровский стих, в котором содержится признание в любви к дыму от сжигаемых приношений и поваренному искусству?!» (Ibid., 41, 3–4). Климент использует популярную, очевидно, в Египте поговорку о тмуитском козле (Ibid., 32, 4), излагает несколько версий появления в Египте статуи бога Сараписа (Ibid., 48, 1–6), говорит о введении в Египте императором Адрианом культа Антиноя (Ibid., 49, 1–3), приводит пророчества Сивиллы о храме Исиды и Сараписа (Ibid., 50, 3), упоминает об убийстве Камбисом священного быка Аписа (Ibid., 52, 6).
Примечательно, что, подразделяя язычников на эллинов, египтян и философов (первые обожествляли дерево и камни, вторые – ибисов и ихневмонов, третьи – огонь и воду (Clem. Protr., 65, 2)), он пишет со снисхождением именно о верованиях своих земляков: «И насколько лучше египтяне, которые по деревням и городам воздали божественные почести бессловесным животным, чем эллины, поклоняющиеся таким вот богам?! Боги египтян пусть звери, но не развратны, не похотливы. Ни один из них не стремится к наслаждениям, противным природе. О том, каковы боги эллинов, зачем еще говорить, когда уже сказано достаточно? Вы же, во всех отношениях лучшие (боюсь сказать, худшие), чем египтяне[72], вы, не перестающие изо дня в день высмеивать египтян, каковы вы в отношении обожествления бессловесных тварей?» (Ibid., 39, 4 и 6). Очевидно, Климент здесь следует за апостолом Павлом, который для иудеев был как иудей, чтобы приобрести иудеев, для чуждых закона – как чуждый закона, чтобы приобрести чуждых закона, а для немощных как немощный, чтобы приобрести немощных (1Кор.9:20–22). Вспомним слова апостола, одобрительно отзывающегося о жертвеннике «неведомому богу»[73]: «Афиняне! По всему вижу я, что вы как бы особенно набожны; ибо, проходя и осматривая ваши святыни, я нашел и жертвенник, на котором написано “неведомому богу”. Сего-то, Которого вы, не зная, чтите, я проповедую вам» (Деян.17:22–23). Любопытна позиция Тертуллиана, который, сказав, что Варрон разделил римских богов на известных, неизвестных и выбранных, удивляется, зачем им понадобились неизвестные, если есть известные. «Может быть, – с сарказмом предполагает апологет, – они пожелали воспользоваться аттической глупостью, ведь у афинян есть жертвенник “неведомым богам”» (Tert. Ad. nat., II, 9, 3–4). Мы видим, что и в этом вопросе Климент принципиально расходится со своим карфагенским современником.
В «Строматах» Климент достаточно подробно говорит о трех типах египетских знаков, что заставляет предположить, что он имел достаточно полное представление о египетской письменности (Clem. Strom., V (4), 20–21)[74]. В другой книге он со знанием дела описывает египетское ритуальное шествие (Clem. Strom., VI (4), 35–37).
Поселившись в Александрии уже в зрелом возрасте, Климент сросся с египетской землей, обрел здесь вторую Родину, обращая свои сочинения прежде всего к египетской аудитории. Его отношение к верованиям, которые он считал ошибочными, несет на себе отпечаток характерной для Восточной Церкви относительной терпимости к «заблуждающимся»: на Востоке не было инквизиции, Варфоломеевской ночи, истребления индейцев и «Индекса запрещенных книг». Возможно, причиной этому был «свободолюбивый дух эллинизма»[75], частично унаследованный Восточной Церковью.
Климент в своем творчестве стремился объединить Библию и философию, побудить посвященных в языческие мистерии к принятию Христовых таинств, примирить богатых и бедных, античное и христианское представление о прекрасном. Иногда ему это удавалось, иногда – нет. Но в результате его работы были заложены основы того христианства, которое известно теперь как Православие, присоединившее к открытым Христом истинам все достижения древней мысли, вобравшее в себя все лучшее, что было создано творческим гением эллинов.
71
Сам титул πρεσβὐτης, которым его наградил епископ Иерусалима Александр, «отражает типично египетскую традицию, согласно которой “старец” не обязательно отражает преклонный возраст, но служит указанием на особое уважение, славу “первого среди равных”, заслуженную знанием и праведной жизнью». (Афонасин Е.В. «Строматы» Климента Александрийского / Климент Александрийский. Строматы
72
Похвалу египетской мудрости можно обнаружить, например, в сопоставлении мудрейших из египетских жрецов и евреев (Clem. Strom., V (5), 28, 6) и в указании на то, что заимствованное Платоном учение Пифагора о бессмертии души последний взял у египтян (Ibid., VI (2), 27, 2).
73
Павсаний (Paus. 1, 4) пишет, что у афинян есть гавань в Фалере, при которой, кроме святилища Деметры, храмов Афины и Зевса, имеются жертвенники богам и героям, называемым «неведомыми».
74
Э. А. У. Бадж, один из классиков египтологии, отмечает, что Климент Александрийский правильно определяет три вида египетского письма (Бадж Э. А. У. Мумия. Материалы археологических исследований египетских гробниц