– Опасно! Проникновение! Здесь кто-то есть! На шаре желтый сигнал!
Тогда Ланселот ударил ножом, раз и другой, хлопнуло, зазвенело что-то по полу, оглушительно завоняло серой, и свет стал ярче, меняя цвет на зеленовато-оранжевый, и, каюсь, я утратил контроль на секунду. Ланселот ударил опять, и опять хлопнуло, но один из них, огромный, выше меня, лица я не видел, потому что отскочил назад и он оказался спиной к оранжевому свечению, даже красных глаз его не было видно против света, – бросился к выходу, то есть на меня, а скорее всего – именно на меня, потому что я помнил про Дика, двух воинов и Ланселота, но забыл про себя, и тут я неловко, окостеневшей от ужаса рукой ткнул прямо в его черное лицо своим ножиком, он остановился и согнулся, зажимая лицо руками, и тогда Ланселот, обернувшись, попытался схватить его, потому что этот оставался один, но тот с ужасающим проворством боком кинулся на Ланселота, мгновенно вцепившись одной из своих черных лап ему в шею, и Ланселот опять ударил его своим здоровенным ножом, и сам отшатнулся и закашлялся от невыносимой серной вони.
– Не вышло, – сказал он мне. – Не даются они так просто. – Я увидел, что Ланселот сжимает левой рукой локоть правой. – Порезали меня маленько. Смотри-ка, какая штука.
Тут я наконец увидел, что именно так чудесно светилось в конце комнаты: все зеленые составляющие в его мягком сиянии исчезли, и в его круглом, таком изящном, таком совершенном теле нежно горел ровный оранжевый тон. Оно было небольшое, размером с крупную сливу, но идеально круглое и бросающее такие ясные блики, какие я никогда не видел ни в каком стекле и даже в хрустале, хотя я не мог поверить, что этот чудесный, такой привлекательный – или привлекающий? – шар может быть чем-то иным, кроме хрусталя, ведь алмазов такого размера и такой чистой воды не бывает. Он лежал в специальном углублении узкого, пустого, видимо – специально для него сделанного стеллажа. Я протянул к нему руку, Ланселот начал было говорить что-то предупреждающее, но я уже взял его – он был одновременно холодный и теплый, довольно увесистый, и очень приятный на ощупь, и я поднес его к глазам, чтобы посмотреть, что там так светится, и тут он сверкнул чистым, ясным оранжевым светом.
Я отвел его от лица – он снова притух, и только глубоко в его толще светился отблеск. Я поднес его к лицу Ланселота, и шар снова разгорелся оранжевым.
– Это мы возьмем с собой, – сказал я наконец.
– Какой-то древний и очень сильный артефакт, – пробормотал Робин Худ, не сводя глаз с шара. – Я слышал о таких, думал – сказки это все. Правда, говорят, у Хозяина много сказочных вещей. Отойди к дверям, брат, я тут пошалю немного.
Я выбежал обратно в вестибюль, с наслаждением стараясь продышаться после серной вони, а Ланселот с порога несколько раз выстрелил назад, по экранам и сигнальным табло, и после нескольких мертвенно-синих и слепяще-белых вспышек там, внутри, совсем потемнело.
Анги пока еще не подходили близко к лифту, но они постепенно подтягивались в нашу часть вестибюля, перебегая все ближе и ближе, да и хлопки, вспышки и внезапная темнота в их диспетчерской, или на посту, или что там у них было в той комнате слева, не могли не навести их на мысль, что эпицентр тревоги находится где-то здесь. Но лифт уже приближался, и, пока Святослав и Като, выставив мечи, напряженно ждали приближения врага, а я из-за их спин настойчиво, до головокружения думал, что анги никого не видят здесь, у лифта, Лестер торопливо помогал Ланселоту стащить правый рукав куртки и заклеить повыше локтя вытянутым из плоской пачки «пакета первой помощи» широченным тугим полупрозрачным пластырем глубокий длинный порез, обильно заливавший смуглую руку разведчика кровью, которую я, вынужденно отвлекаясь от кружащего голову повторения мысленных заклинаний, то и дело стирал эластичной, хорошо впитывающей жидкость салфеткой из того же пакета, успевая подумать при этом, что все-таки это совершенно не похоже на мое время с его дурацкими марлевыми бинтами, оставляющими на униформе дурацкие белые ниточки – я вспомнил, как дурак Гузь из второго взвода случайно, по косолапой неловкости своей, зацепил щуплого первогодка-блондина Перконса штык-ножом и как мы бинтовали испуганно ругавшемуся по-латышски Перконсу распоротую ногу. Опять отвлекся! Анги стали стягиваться полукругом, еще не видя нас наверняка, но уже ощущая. Я понял: они ощущали меня. Я взглянул на хрустальный шар: оранжевое свечение в нем не погасло, но его прозрачное тело все сильнее заволакивали неприятные зеленые сполохи, и я быстро понял, как движение каждого сполоха соответствует движению сильных, опасных фигур ангов в отдалении, которое, увы, быстро переставало быть отдалением. И тут лифт пришел.