— Пустите! — закричала Алина, чье тело, уже висевшее в воздухе, вытянулось струной в направлении нетерпеливо пульсирующего темного рта. — Вы ей не нужны!
В ответ они вцепились в нее еще крепче. Ольга, зажмурившись, завизжала, и Виталий вдруг заорал, глядя туда, где кружилась засасывающая тьма:
— Это нечестно! Это была самооборона!
Несмотря на весь ужас, Алина внезапно подумала, что еще никогда не слышала ничего более нелепого. Она попыталась вырваться, но ее не отпускали, ее держали до хруста в костях, и видя их лица, Алина внезапно поняла, что они ее не отпустят никогда.
Сзади что-то хлопнуло, раздался невероятный по своей мощности чмокающий звук, словно один огромный бог от души поцеловал другого, и ветер неожиданно стих. Алина обрушилась на пол, и четыре пары рук, так и не отпустивших, потянули ее прочь, обхватили, и она вцепилась в чьето плечо, в чьюто руку, и все пятеро сбились в кучу, на мгновение обнявшись настолько крепко, что невозможно было разобрать, где кто, и в это мгновение было слышно только ошеломленное тяжелое дыхание, сухое и надсадное. Потом один из них приподнял голову и пьяно произнес голосом, отдаленно похожим на кривцовский:
— А это мы где?
Они лежали на полу длинного узкого помещения, который был теплым и странно зыбким, словно наполненный водой резиновый матрас. Комната обрывалась широкой лестницей, ступени которой убегали куда-то вверх, и воздух перед лестницей дрожал и искрился праздничными радужными всполохами.
Виталий помог подняться Алине и, придерживая ее за плечи, тихо спросил:
— Все еще сон?
Она покачала головой, сосредоточенно прислушиваясь к своим ощущениям.
— Я не знаю… Я не понимаю, что это.
Олег сел, ощупывая свою руку и ошарашенно крутя головой по сторонам. Жора, чье выражение лица уже почти приблизилось к привычной тихой безмятежности, держал за талию шатающуюся Ольгу, которая смотрела перед собой, сдвинув брови, словно пытаясь что-то понять, и в ее глазах была странная горечь, смешанная с облегчением, словно она наконец-то завершила некий тяжелый труд, на который ушли годы и который давно уже стал частью ее жизни.
Алина повернула голову и вдруг увидела Петра. Сливка стоял совсем рядом, бережно держа на руках сверток, из которого выглядывало сморщенное младенческое личико. На губах водителя уютно устроилась тихая, какая-то благодатная улыбка, и он неотрывно смотрел на ребенка. Потом поднял голову и взглянул на обернувшиеся к нему ошеломленноудивленные лица, и в его взгляде были вина и смущение, но улыбка на губах так и осталась.
— Вот ведь как… — произнес он, поочередно глядя на каждого. — Вы простите меня. Так уж вышло. Не смог я. Вот ведь как…
— Не извиняйся, старик, — перебил его Виталий, смотревший на Петра во все глаза. — Не за что тут извиняться. Как вышло, так и вышло.
— Лешка умер. Почему же ты здесь? Он сказал, что заберет всех своих с собой. Что они не проснутся. Он соврал? Или просто не сумел этого сделать? — Алина сделала несколько шагов вперед и остановилась.
— Он не соврал, — Петр снова взглянул на ребенка, и теперь в его взгляде была усталая нежность. — Я не проснусь. Я… я теперь только здесь. Он убил… но забрать ему не дали… Они сказали, что я могу уйти вместе со всеми.
— Кто они?
Петр молча кивнул в сторону лестницы, их головы повернулись, и Олег издал приглушенный возглас изумления.
— Что это? Если Лешка мертв… Аля, это ты делаешь?
— Ничего я не делаю! Я вообще такого не умею!.. — сипло отозвалась она, глядя на фигуры, спускающиеся по ступенькам — все ближе и ближе к прозрачнорадужной стене, и первым сквозь нее прорвался большой пушистый вислоухий пес совершенно неопределяемой породы, стрелой промчался через комнату и со звонким лаем запрыгал вокруг Воробьева, неистово крутя длинным хвостом, и Виталий упал на колени и сгреб пса в охапку, и тот немедленно покрыл его лицо бесчисленными слюнявыми поцелуями.