— Шабли… Красивое название. Довольно известное. Благородство, шик… если хотите, понты.
— Думаешь, на самом деле она никогда не пробовала этого вина? — медленно произнес Виталий — так же медленно, как медленно поворачивалась его голова в сторону Алины одновременно со словами.
Он не спрашивал и не утверждал — интонация была совершенно индифферентной, словно Виталий вслух читал неинтересную книгу, но во взгляде вопрос был — столь же явный, сколь и нежелание услышать на него утвердительный ответ. Взгляд был страшным, и внезапно Алине отчего-то подумалось, что именно такие глаза бывают у смертельно больного человека, который спрашивает у врача, правда ли, что он умирает. Она поежилась, чуть передвинув руку, ладонь проехалась по мягкой обивке дивана, скользнула под одеяло, которое Ольга натянула себе на голову, и внезапно угодила во что-то теплое и влажное. Вздрогнув и сморщившись, Алина выдернула руку, и свет люстры лег на ладонь и пальцы, густо измазанные неестественно ярко-красным. У основания указательного пальца почти сразу же набухла тяжелая капля и с невесомым звуком шлепнулась ей на бедро, оставив на джинсовой ткани темное пятнышко.
Она вскочила, одновременно разворачиваясь и судорожно тряся испачканной рукой в воздухе. Попыталась крикнуть, но вместо крика получился лишь задыхающийся сиплый звук. С пальцев слетели еще несколько капель, потерявшись в серебристом ковровом ворсе. В следующий момент нога у Алины подвернулась, и она села на ковер, глядя, как остальные подходят к дивану. Ей казалось, что они делают это страшно медленно, словно считали, что в этом все равно уже нет никакого смысла, что уже и так все ясно.
Виталий резким движением откинул одеяло, и Жора, зажав рот ладонью, отвернулся. Кристина глубоко, с подвыванием вздохнула и попятилась, дергая головой.
Ольга лежала на боку, отвернувшись к спинке дивана и уютно свернувшись калачиком, положив одну руку под голову. Другая была переброшена через бедро на живот. Тонкая кофточка чуть сбилась наверх, обнажив полоску загорелой кожи. Брови-усики расслабленно разъехались к вискам, глаза были плотно закрыты, и могло бы показаться, что Ольга мирно спит, если бы не нож, всаженный в левую сторону шеи почти по рукоять, — зеленую треснувшую рукоять, наполовину обмотанную изолентой, с нацарапанной на ней тигриной мордой. Нижняя губа Ольги чуть отвисла, так что видны были испачканные кровью ровные зубы. Сиденье дивана и часть одеяла промокли от крови, приобретя густой темно-бордовый цвет, и пятно все еще продолжало расползаться по светлой кожаной обивке, хотя сердце, выталкивавшее кровь из тела, уже остановилось, смуглое лицо Ольги из золотистого стало бело-серым, странно прозрачным, и по словно резко истончившейся в подглазьях коже стремительно растекались сизые тени. Щель между спинкой и сиденьем была очень узкой, и здесь кровь застоялась жутким густеющим озерцом.
Им понадобилась секунда, чтобы осознать и принять происшедшее, а потом все восьмеро резко отскочили от дивана в разные стороны, и каждый теперь стоял один, и за спиной у него была безопасная стена, и взгляд испытывающе впивался в остальные лица, теперь кажущиеся незнакомыми, и во взгляде был страх, и мышцы напряглись до предела. Но если все отскочили куда придется — лишь бы подальше от остальных, то один человек стоял именно там, где ему было нужно оказаться, — возле окна, недалеко от балконной двери, где до самого пола спускались тяжелые белые шторы и стояло очередное кожаное кресло.
— Ну, что, суки! — заорал Алексей. — Колитесь — кто?! Или будете дальше втирать, что кто-то шастает по дому?! Про потайные двери будете втирать?! Мы все здесь были! Никто сюда не входил! Никакой ловушки не было! Здесь нет никого, кроме нас, никого! Нет и не было! Кто, суки?!
— Кто сделал, тот первым всегда и орет! — дрожащим голосом сказала Марина, прижимая к стене вывернутые ладони. Петр в отчаянье ударил кулаком по раскрытой ладони.
— Но когда?! Как?! Мы же все были друг у друга на виду! Все время! И ее видели! И когда вы трое уходили, мы друг с друга глаз не спускали! Это же невозможно! Никто не подходил к дивану! Только ты! — он бросил на Алину тяжелый взгляд, стукнувший ее, точно булыжник. — Но ведь ты была на виду… все бы заметили… все!
— Ловушка… — прошептала Кристина. — Снова ловушка…
— Нет, это сделали руками, — дрожащим голосом произнес Жора, не сводя глаз с Харченко. Полоска кожи под задравшейся кофточкой отчего-то притягивала его взгляд, как магнит. Хотелось прикоснуться к ней — теплая ли она или уже начинает холодеть. Он вспомнил, как совсем недавно в бассейне Ольга жадно прижималась губами к его губам… сейчас они были в крови и уже остывали. Желудок его судорожно сжался, и Жора подумал, что теперь он очень хорошо понимает тот истерический приступ, накрывший Бориса в холле. Жаль, что ювелир мертв, и он не может сказать ему об этом. Вершинин сглотнул и снова заговорил — большей частью для того, чтобы отвлечь собственный желудок: — Воткнули точно в сонную артерию и сразу же повернули, чтобы рана не закрылась — это видно. Я думаю, она умерла очень быстро. Наверное, даже не проснулась… даже не поняла, что умирает.
— Она много выпила, — глухо сказал Виталий, глядя на рукоятку ножа. — Она просто вырубилась.
— Но мы же должны были заметить! — взвыл Олег. — Мы же должны были что-то услышать хотя бы…
— Мы были очень заняты, — Виталий повернул голову в сторону Марины и в упор посмотрел на нее. — Тут же паук бегал — забыли, какой был переполох. Все носились, орали… что тут можно было услышать?!
Марина втянула голову в плечи.
— А чего ты на меня так смотришь?! Думаешь, это я?! Спрятала это чудовище, а потом посадила себе на руку?! А потом…
— Она сразу же залезла на шкаф, — неожиданно пришла ей на помощь Алина. — Все это видели. У нее просто не было бы времени.
— Зато оно было у всех остальных! — зло сказал Жора. — Смотрели-то на насекомое, а не друг на друга. Кто-то просто, пробегая мимо дивана, воткнул нож ей в горло, и подключился к общему бедламу, как ни в чем не бывало! Господи, мы паука убивали, а она там… умирала…
Алина сжала губы и потерла ладонью щеку. Щека почему-то оказалась мокрой, и это было странно — жалко теперь было только себя.
— Хватайся второй!.. Быстрее! Уцепись за что-нибудь! Я не могу!..
Она взглянула на белое лицо Ольги, на тонкую бровь, теперь кажущуюся особенно черной, и отвернулась.
По комнате растеклась тишина — тяжелая, страшная. Все застыли — никто, казалось, даже не дышал. Рваные взгляды, лихорадочные мысли, стук собственного сердца, как никогда громкий и как никогда родной, холод, бегущий по изгибу позвоночника, прижатого к твердой стене. У кого-то дрогнул палец, у кого-то дернулась на виске жилка. Раздувающиеся ноздри, подрагивание ресниц, язык, скользнувший по губе, чуть повернувшаяся голова, чуть изменившийся отблеск света в глазах — все замечалось, все заносилось в реестр, — мельчайшие штрихи сливались в единое целое. Антология подозрений. Антология опасности. Антология страха, очерченная восьмиугольником, в каждой из вершин которого был человек. Воздух в комнате словно утратил прозрачность и легкость, вставал комом в легких, будто вместо воздуха комната вдруг наполнилась мутной студенистой жидкостью, в которой сгущалось что-то жуткое. Они смотрели друг на друга, и за чьими-то глазами притаилась смерть с ухмылкой, лишенной плоти, — большая шутница, чьи шутки понять способны лишь те, кто открывают для нее дверь и приглашают войти.
Начали раздаваться монотонные, едва слышные звуки — со сдвинутого, промокшего одеяла очень медленно зашлепали на ковер тяжелые густые капли. В пепельнице на столике рядом дотлевала чья-то сигарета, и тонкая струйка дыма по прямой выматывалась к потолку, постепенно становясь все тоньше и тоньше, пока сигарета не погасла, превратившись в хрупкий столбик пепла. Тишина стала невыносимой, взгляды прыгали все быстрее и быстрее, сталкивались, летели по кругу — безостановочная, безумная карусель. Вздернувшаяся бровь, капля пота на лбу, вдох, выдох, удар сердца, дрогнувший кадык, сжавшиеся пальцы… кто?! кто?! кто?!..