Наверное, это действительно совершенно новый дом, здесь все только приготовлено, здесь все кажется новым, даже картины… картины выглядят только лишь приготовленными для взглядов, и я первый, кто их увидел… кроме художника, конечно…
Казалось бы, где, как не здесь быть телефону — эта гостиная, судя по всему, должна была считаться местом, где хозяева проводят довольно большую часть времени. Но телефона Борис не нашел. Не нашел он и телефонной розетки — если она здесь и была, то ее очень тщательно замаскировали от посторонних глаз.
Гостиная соединялась с двумя комнатами — кабинетом, совмещенным с библиотекой, и чем-то вроде парадной залы. В кабинет Борис заглянул лишь мимоходом — отметив, что телефона и там нет, он только скользнул взглядом по высоким длинным полкам, где выстроился настоящий парад тонких и пухлых книжных томов, по тяжелому столу и черному вращающемуся креслу. Кабинет, оформленный с изысканной строгостью и преимущественно в благородном цвете темного дерева, успокаивал привычной простотой линий, и Борис наказал себе, что в случае задержки в доме обязательно сюда заглянет осмотреть местную библиотеку. Судя по всему, здесь можно было найти немало интересного, кроме того, по книгам можно было многое понять о хозяине или хозяевах этого дома — они были все равно, что отпечаток их личности.
А когда он включил свет в зале, и тот пролился из огромной люстры, бросившей на лепной потолок узорчатые тени, напоминавшие причудливый цветок, то застыл на пороге, позабыв о гостиной, которая сейчас показалась бы ему еще более отвратительной. Что та гостиная, когда здесь стены обтянуты шелком цвета густого вина, и темный бархат портьер не только на прикосновение, но и на взгляд нежен, как девичья кожа; когда здесь легкие вишневые полукресла в стиле ампир с подлокотониками в виде насторожившихся грифонов, когда здесь столики на львиных лапах и статуэтки из позолоченной бронзы; когда здесь шахматный паркет, который грезит о прикосновениях ног, ткущих узоры вальсов и танго; когда здесь ниша с диванчиком с золотисто-черной обивкой, ждущая тайн, которые поведают друг другу кто-то, склонившись голова к голове за занавеской из золотистых нитей, ниша, ждущая поцелуев и признаний; когда здесь сверкающий «беккеровский» рояль, томящийся по чутким пальцам, которые оживят его и наполнят залу музыкой, — может искристой, как шампанское, может сладкой, как густой ликер… что та гостиная в сравнении с этим — тусклая призрачная картина, тающая, как дымка на стекле, нелепая и ненужная, ничто…
Его восхищенный взгляд разбился об одну из стен, и уголки рта Бориса возмущенно дернулись. Кто бы ни были хозяева этого дома, они не имели права помещать это здесь, в этой чудесной зале. Другой может быть и оценил великолепную коллекцию холодного оружия, занимавшую всю дальнюю стену, но только не Лифман. Оружия он не терпел — пусть даже некоторые кинжалы и сабли из коллекции уже на первый взгляд были бесценными произведениями искусства.
Его изумило, что все эти жуткие колющие и режущие предметы, находящиеся, судя по всему, в отличном состоянии, висят здесь просто так, а не надежно заперты в каком-нибудь шкафе-витрине. Любой может схватить и по случайности поранить себя или кого-нибудь из окружающих. Очень неосторожно со стороны хозяев.
Борис с отвращением отвел взгляд от холодно и хищно сияющих клинков и подошел к одному из стоявших возле стены столиков. Его взгляд снова потеплел, и он осторожно, обеими ладонями, как неоперившегося птенца, взял с узорчатой столешницы одну из пяти стоявших на ней кофейных чашечек на блюдце. Вздохнул восхищенно. Вот это было настоящее произведение искусства — и блюдце, и чашка были сделаны из высокосортного, тщательно отполированного янтаря, а ложечка — серебряная с янтарным навершием. Как-то он видел похожий набор в одном из антикварных салонов.
А потом Борис увидел на настенной полке часы и забыл обо всем, потому что это были те самые часы. Когда-то он проходил мимо витрины какого-то заурядного магазинчика, увидел их и остановился, как завороженный, потому что если и существовала в мире совершенная красота, то она была воплощена в них. Никогда Борис не видел ничего более прекрасного. Это были бронзовые каминные часы, миниатюрная копия Реймского собора, изготовленная с величайшим мастерством и точностью — и две высокие башни, и стрельчатые арки, и статуи в нишах, и мельчайшие скульптурные украшения — если память ему не изменяла, их было более тысячи. Только на месте большого круглого окна-розы теперь был циферблат. Часы щелкали — мягко, благородно, почти царственно, как им и полагалось — ведь именно в Реймском соборе короновали французских королей.
Лифман осторожно, почти не дыша, прикоснулся к ажурной бронзе. Его пальцы слегка дрожали. Он улыбнулся, потом опустился в вишневое полукресло, не сводя взгляда с маленького собора. Тогда они ему не достались. Борис не помнил, почему… кажется, он поехал за деньгами, просили за часы не так уж много, всего восемь тысяч долларов, но в тот раз у него с собой столько не оказалось… да, конечно же, он поехал за деньгами — и опоздал. Часы купил кто-то другой, и теперь он знает, кто.
Борис откинулся на спинку и скрестил руки на груди. В его взгляде появилось ожидание. Тогда ему так и не удалось услышать, как они отбивают наступление часа. На что похож их звон? Похож ли он на звон реймских колоколов, возвещавших о пришествии нового монарха? Так или иначе, теперь он это узнает. Телефон подождет, «Дилия» тоже. Все подождут.
Нежась в горячей ванне, Марина потеряла счет времени. Она лежала с закрытыми глазами и слушала, как тихо шелестят, постепенно оседая, пухлые пенные сугробы. Звук был приятным, расслабляющим, и от него, как и от тепла, неудержимо клонило в сон. Ее волосы лениво колыхались в воде, словно диковинные водоросли, и даже и они, казалось, дремали, как дремало, отдыхая, все ее тело.
Постепенно дремота начала переходить в сон. Одна рука Марины, заброшенная на бортик ванны, соскользнула и шлепнула по воде, обдав ее лицо мыльными брызгами. Это разбудило Рощину, и она недовольно приподнялась, осторожно снимая пальцами с лица хлопья пены. Потом выдернула затычку из сливного отверстия ванны и включила душ.
Изгибаясь под теплыми струями воды и старательно смывая с себя пену, она начала тихонько мурлыкать какой-то незамысловатый мотивчик, то и дело поглядывая — не отклеился ли страз с какого-нибудь из ногтей. Это было божественно — ощущать себя вновь чистой — почти так же божественно, как ощущать себя красивой, потому что…
На мгновение перестав напевать, Марина недоуменно моргнула. Ей показалось, что она упустила нечто очень важное, только что всполошенно промелькнувшее среди ее расслабленных, неспешных мыслей. Впрочем, возможно, ей это только показалось. Важным сейчас было только то, что «Геба» останется без ее присмотра на целые сутки. Кошекто подруга накормит, но вот с салоном никто, кроме нее, не управится.
Критично нахмурившись, Марина провела ладонью по своему плоскому животу, потом, извернувшись, попыталась заглянуть себе за спину. Ванная комната, конечно, была идеальной — именно такой, как должна быть, но здесь не хватало большого зеркала — прямо над самой ванной, чтобы можно было себя осмотреть с ног до головы. Во-первых, это было необходимо, чтобы увидеть малейшие дефекты — раньше, чем они превратятся во что-то серьезное и гораздо более заметное, а во-вторых… это было просто приятно. Она не считала подобное признаком нарциссизма — ничего ужасного в том, чтобы любоваться собой, нет — так делает большинство женщин. Вот если тебе не нравится смотреть на себя в зеркало, это уже плохой признак. В особенности, если смотреть не на что.